Охота на последнего дикого мужчину - Анхела Валвей Страница 12

– Это член семьи, помнишь ту семью этнических цыган, которые были позавчера? – Сеньор Ориоль проходит в мастерскую и закрывает дверь у себя за спиной. В его глазах волнение, и он старается выражаться корректно. – Они потеряли своего любимого патриарха и были просто убиты горем. Из-за них у тебя началась головная боль.

Я снова хмурю брови, на этот раз с умным видом, хотя никогда не предполагала, что умный вид и нахмуренные брови как-то между собой связаны, просто мне хочется так считать. Дон Мануэль улыбается, как студентка, желающая соблазнить профессора.

– Пришел один из них. – Он потирает руки. Всегда кажется, что он втирает в ладони крем, но это просто такая мания. – Высокий и кудрявый, помнишь? Мне рассказали, что он был олимпийским чемпионом в беге с препятствиями. Золотая медаль. Представляешь, олимпийский чемпион, впрочем, это вполне объяснимо, ведь он все свое детство и юность бегал от полиции по своему району, постоянно через что-то перепрыгивая, пока инспектор не познакомил его с тренером. – Он смотрит на меня с выражением плейбоя, вернее, с тем, что у него из этого получается. – Этот олимпийский чемпион очень стройный. Возможно, ты произвела на него впечатление, и он хочет пригласить тебя на свидание. Он очень худой, это точно. Конечно, он тоже этнический цыган.

– Опять цыган? – кричу я, проявляя гораздо меньше такта, чем мой начальник. Как я и боялась, это Антонио из моих кошмаров прислал своего брат а, олимпийского чемпиона, чтобы тот забросил крючок с приманкой и поймал меня на удочку. И я сильно опасаюсь, что у меня не будет сил прочитать молитвы или выполнить ритуалы, и мне не удастся встретить с достоинством мое собственное убийство.

– Ш-ш-ш, говори тише, он может услышать. Не будь расисткой, Кандела.

– Ладно, но я расистка в хорошем смысле этого слова. Мой отец тоже был таким расистом. А моя бабушка такой и остается. В этом нет ничего плохого, многие относятся к ним так же. Только деревенщины нас не понимают.

– Выйди к нему, Кандела. Я не хочу видеть тебя такой же, как прошлый раз. Мои нервы этого не вынесут, а я не могу уйти с работы, как ты.

– Хорошо, вы здесь главный. Скажите ему, чтобы подождал минуту, пока я моюсь.

Как все началось? Возможно, с одного из тех неожиданных виражей, когда случай резко переворачивает твою жизнь. У меня никогда не было «бабок», денег, евро или как еще теперь говорят. Мы уже давно просто проживаем остатки богатства тети Мари, добавляя то, что зарабатываем честным трудом, потому что у нас никогда не было возможности получить деньги каким-то другим образом, и хотя я играю в лотерею с бабушкой, до сих пор мы еще ничего не выиграли.

Не желая чувствовать себя неудачницей, я считала, что удача здесь ни при чем. Я говорила себе, что нечего жаловаться: вот вчера в кошельке не было ни евро, а сегодня есть хотя бы один. Однако на меня это почти никогда не действовало. «Бабки» не дают счастья, но помогают залечивать душевные травмы при его отсутствии.

Последние два дня единственным бальзамом для моей души был Эпикур и группка его последователей, в чьем учении сочетались скептицизм и страсть, а это отвечало перепадам моего настроения и нуждам моей души. Я была убеждена, что следует благодарить природу, которая позволяет легко достичь необходимого и мешает получить избыточное. Я знаю, что изобилие – это нечто ненужное, однако в мире, подвластном его тирании, необходимы значительные усилия воли, чтобы придерживаться такой идеи. Самодостаточность – это большое благо, но нужно признать, что я им обладаю исключительно в физическом смысле: мне всегда хватало тех немногих вещей, которые я имела, и я довольствовалась малым. Те, кто не стремятся к изобилию, больше им наслаждаются, я, например. Поэтому я знаю, что получу от него все возможное. Даже Эпикур не советовал довольствоваться малым, не терять чувство меры, и это войдет в привычку и станет фундаментом будущего счастья. Оно имеет свои границы, но вполне достижимо. А так как разумность – главное из достоинств, а я считаю, что обладаю им, то буду пользоваться им сегодня, и завтра, и послезавтра, и потом… Я не боюсь правосудия, потому что все, чем владею, я получила от природы. Правосудие – это не дар, полученный человеком при рождении, а социальный договор, который варьируется в зависимости от обстоятельств и исторического момента. Я не совершила преступления и не поддалась искушению, я только взяла то, что природа невинным образом положила в мои руки.

И я верю, что выйду из этого переплета невредимой.

Однажды ночью мне позвонила моя подруга Коли, и в моей жизни все существенно изменилось. Пришло время играть, и я знала, что мои номера выигрышные. Надо только остаться живой, чтобы сорвать большой куш.

Мою подругу Коли зовут Флор, она расположена к полноте, и я считаю ее привлекательной, крупной и соблазнительной самкой, у которой, безусловно, больше шансов найти себе пару, чем у меня, в наше время человеческие самцы держат нос по ветру, выслеживая нас. Все знают ее как Колифлор. [6]По правде сказать, я не так воспитана, чтобы называть ее этим именем, поэтому зову ее Коли. По моему мнению, она одна из немногих, конечно не считая Бренди, настоящее призвание которой быть женщиной-объектом, доведенной до психической крайности. Однако она единственная из моих знакомых открыто призналась, что поступила в университет не только чтобы изведать то, о чем сообщала надпись на дверях аудитории: «Здесь ежедневно насилуют». Она сказала, что кроме этого хотела получить профессию, чтобы зарабатывать на жизнь. На втором курсе она сменила факультет, бросив биологию, и перешла в медицинскую школу, вскоре ее закончила и стала работать в больнице в ночную смену. Она поставляет нам с доном Мануэлем большое количество клиентов. Каждый раз, когда кто-нибудь у них умирает, она беседует с родственниками и дает им нашу карточку. Дон Мануэль никогда не платит ей комиссионные. Обычно потом я провожу пару вечеров с Коли в окрестных барах, выступая в роли приманки, на которую она ловит какого-нибудь неудачника-полуночника или больного с отслоением сетчатки.

Я знаю Коли с раннего детства. В ней и тогда было что-то от нынешней Колифлор: генерал Норман Шварцкопф в юбке с соской во рту и идеей-фикс – встретить мужчину, который разобьет ей сердце.

Однажды вечером я находилась в часовне, которую мы используем как зал для бдений у тел покойных и где в то время лежала старуха, а компанию ей составлял только бывший любовник одного из ее внуков, очень впечатлительный и чувствительный юноша, который прорыдал около получаса, а потом попрощался со мной, крепко меня обняв и поцеловав в щеку. Он исчез, и мы с доньей Ампаро на несколько минут остались одни. Потом я удалилась в офис, села в кресло шефа и немного почитала Эпикура, постепенно уясняя, что для него – мудреца и счастливого человека – было одинаково важно хорошо жить и хорошо умереть. Через некоторое время у меня в голове стали роиться ненужные вопросы. Я почувствовала, что меня сморит сон, если я не успею найти среди видеокассет шефа с Дорис Дей такую жемчужину, как «Интимные откровения» с участием Джесса Франко. [7]Я могла поклясться, что прошлым вечером видела эту кассету в сумке дона Ориоля, которую тот оставил, когда зашел в мастерскую, чтобы что-то забрать. Я направилась к полке, где стояли кассеты, и в этот момент зазвонил телефон. И как всегда в таких случаях, когда эта зараза застает меня врасплох, я чуть не подскочила и мое сердце чуть не выскочило из груди.