Цена ошибки - Ирина Лобановская Страница 13

Профессор вспомнил, какие высокие, фантастически, неправдоподобно огромные папоротники росли на даче Сазонова, когда Игорь там жил… Дети прятались среди них, а матери не могли дозваться свою ребятню спать… И соседка каждый день шумно грозилась повырубать весь этот папоротниковый лес раз и навсегда…

— Что нам говорят по этому поводу эволюционисты? — спросил рыжебородый. — А они соглашаются: да, мол, не все организмы затронула эволюция. Но даже данный факт ее только подтверждает — как исключение из правила. Опять же мысль интересная. Эволюционная наука на поверку гибкая. Она легко может обходить вопросы, не вписывающиеся в ее представления, и подводить их под свою теорию. Такое впечатление, что эволюционисты выработали себе по любой проблеме удобную формулировку: «Может, у меня в соседней комнате сидит огнедышащий дракон, а может, он там и не сидит». Очень полезное утверждение, потому что никого нельзя уличить во лжи. Оно в любом случае звучит правдиво, как ты к нему ни подкапывайся.

Ребята смеялись. Бородач нравился им все больше и больше.

И утверждение профессора в ту пору, когда тот был всего-навсего скороспелым кандидатом наук, тоже казалось насквозь правдивым. Как к нему ни подкапывайся… У него семья, сын… У него важная работа… У него прекрасное будущее… Ну при чем же тут медсестра Вера?!

Ве-роч-ка… Три слога и вся жизнь…

К молодежной группе присоединилось несколько человек средних лет. Вроде бы стихийно. Они краем уха услышали, о чем идет речь, и догадались, что здесь — необычная экскурсия. И видимо, тоже впервые слушали креациониста. Их лица выражали явную симпатию к рыжебородому.

А вот и латимерия…

— О-го-го! А-бал-деть можно! — восторженно завопил Антон. — Бульдожья рыбешка! Такая рыбина с кистеперыми плавниками и бульдожьей челюстью длиной в метр.

Экскурсовод словно не услышал ничего. Игорь даже по-хорошему позавидовал его бесстрастию. Таким должны обладать хирурги и вообще все врачи, но, увы, не обладают. Да это и сложно — столь невозмутимое, философское отношение к жизни.

— Однажды я подвел к латимерии группу школьников. И сказал: «Вот, ребята, ваша пра-прапрапрабабушка! Это общий предок всех наземных существ». Они были потрясены. Таков мой шоковый метод для лучшего усвоения материала. Зато какие впечатления!..

Забавный мужик, подумал Игорь.

— Эволюционисты утверждали: вот та самая рыба с особыми кистеперыми плавниками, которая вышла на сушу. Торжествовали, считая, что останки переходного звена между рыбами и земноводными найдены. Все неплохо укладывалось в их схему. И возникла такая теория: латимерия жила миллионы лет назад в неглубоких водоемах, потом климат стал меняться, рыбе не хватало воды, и она научилась выползать на сушу, отталкиваясь от земли вот этими самыми кистеперыми плавниками, и ползла до другого водоема. Так стала накапливаться у нее генетическая информация, и ее потомки уже могли жить не только в воде, но и на суше. И появились первые земноводные.

Игорь хмыкнул. Чушь… Хотя ее никто не опроверг. Или?… Он вопросительно глянул на бородача.

— Экскурсоводы школы эволюционистов, подводя посетителей к латимерии, всегда говорят одно и то же: вот это — ваш предок!

А вот если такое сказать какой-нибудь простой деревенской бабке, что она на это ответит? — подумал Игорь. «Да ну тя к шуту, болтаешь невесть что!» И может, ее устами как раз глаголет правда-истина?…

— Здесь можно усмотреть одно но, — продолжал экскурсовод. — Выползла эта рыбка на сушу и поползла к другому водоему. Согласно эволюционной теории, если рыба не доползала, то — ясное дело что. А если доползала и все-таки выживала — тут и начиналось накопление генетической информации и ее передача потомкам. А теперь рассудим логически. Допустим, она не доползла. Тогда, естественно, никому никакой информации не передала. А если доползла, что будет она делать? Спокойно, без печали заживет себе в другом водоеме. И зачем тогда, спрашивается, ей после этого передавать информацию? Ей уже эти кистеперые плавники больше не нужны. И еще одно но… Раньше все считали, что рыба эта вымершая. А в двадцатом веке, когда появились батискафы со специальным оборудованием, живую латимерию вдруг поймали. На глубоком океанском дне. Почему раньше не ловили? Потому что она оказалась очень глубоководной рыбой, для поимки которой не годились технические средства тех времен. И вот, кстати, третье но: очень трудно теперь объяснить, почему глубоководная рыба, не способная по своей природе жить не то что в реках, но даже в мелких морях, в те далекие времена жила в мелких озерах. Вот так один реальный факт нарушил такую стройную теорию… Один реальный факт нарушил стройную теорию, про себя повторил за ним Игорь. А это часто бывает в жизни, герр профессор…

Каждый на земле за свою жизнь — короткую или длинную — проходит через множество различных трагедий. И деваться от них некуда — неси, человече, свой крест до конца! И нередко одной из самых мучительных и острых становится и остается трагедия спальни. Эти удары ниже пояса… Не случайно церковная мудрость предостерегает чрезмерно эмоциональных людишек от блудного греха.

В то время для Игоря постоянной, непрекращающейся болью, непрерывным страданием стали его отношения с женщинами.

Гошка был, конечно, прав: девицы клевали на Лазарева — высокого и красивого, прямо-таки скульптурного. Клевали моментально, даже без всякой наживки, в любое время суток и в любой сезон. И начинались всякие там ужимки, загадочные глазки, распущенные потоки волос… Грудки вперед, юбки покороче, помада поярче… Только хорошая, искренняя любовь ни разу еще не улыбнулась Игорю. Лишь скалила острые белые зубки интрижка, мимолетная забава.

После нескольких встреч девицы — все до одной — начинали морщиться и кривиться, одни — абсолютно откровенно, другие — усиленно скрывая возникшую неприязнь. Но исчезали все одинаково.

Порой Игорь думал, что, переспав с дюжиной, а то и с двумя дюжинами хохотушек, приобретя уже немалый опыт по интимной части, он, в сущности, ничему не научился. Например, говорить слова любви. Но зачем они ему, на кой ляд? И вообще, для чего их сочинять, придумывать? Когда будет нужно, они появятся сами, родятся словно из ничего, а на самом деле их принесет с собой настоящее чувство, которому бывает тягостно томиться в безмолвии.

Его женщины — все однодневки. Серьезных отношений он и не искал. И не был вправе их домогаться.

Игорь хорошо понимал, что любви ему не найти. А самое главное — нужна ли она ему? Ему, которому жить осталось меньше десятка лет, как изрек тот профессор? Игорь приговорен, так зачем тогда, для чего ему стараться?…

Он и не старался. Но тосковал. И справиться с этой тоской оказывался не в состоянии. Его глаза зорко подмечали необычные, на редкость счастливые пары.

Однажды перед ним в троллейбусе ехали трое: муж, жена и малыш лет трех, который непрерывно верещал, уткнувшись носом в окно, радуясь машинной пробке, шуму города и мартовской грязище. В его возрасте почти все доставляло радость. Родители смеялись.