Претендентка на русский престол - Елена Арсеньева Страница 14

Тротуары были столь тесны, что прохожие двигались также и по мостовой, но вот по булыжникам застучали колеса экипажа, и все, в их числе и Лиза, бросились врассыпную, прижимаясь к зданиям и заходя в отворенные двери, ибо громоздкая карета едва не задевала боками стен.

Лиза зажмурилась, зажала ладонями уши, силясь уберечься от назойливого скрипа, а когда открыла глаза и опустила руки, увидела, что стоит возле каменной щели, из которой исходит сырой сумрак, рядом, прямо на мостовой, подстелив под себя только кучку тряпья, сидит худая горбоносая старуха, с ног до головы закутанная в рваную, грязную шаль, и торопливо переговаривается с каким-то юношей, низко склонившимся к ней. При этом старуха вертела в костлявых пальцах монетку в одно сольди, как видно, только что от него полученную.

Лиза невольно прислушалась и не сразу поняла, что этот юноша жаловался старухе на свою горькую судьбу. Оказывается, была у него любовница – молодая женщина, ревнивый супруг которой и по сю пору оставался в неведении, что у него «на лбу прорезались зубы»; но вскоре выяснилось, что юный любовник сравнялся с этим остолопом, ибо красотка дурачила их двоих с третьим…

– Вот ведь болван! – ворчала старуха так яростно, что завиток седых волос, выросший из большой родинки на ее морщинистой щеке, колыхался, будто куст под ветром, но тут же начинала слезливо причитать: – Несчастный юноша! С этакой дурой связался, еще и сокрушаешься, что она тебя бросила? Разве она нужна такому красавцу, как ты?! Что у ней? Кроме дырявой юбки, и нет ничего! Воровка она – вот кто!

Выпалив все это одним духом, старуха сунула блестящую монетку в ворох своих лохмотьев, где та бесследно канула, и повернулась к Лизе, мгновенно позабыв прежнего клиента. Сморщенный лик ее, только что озабоченный и даже сердитый, вдруг просиял ласковою беззубою улыбкою, и старуха сладко запела:

– Иди ко мне, моя ласточка! Не плачь, позабудь свою печаль. Старая утешительница подскажет тебе, как выпутаться из беды!

Не дав Лизе опомниться, старуха, бывшая не кем иным, как римской утешительницей, мастерицей своего дела, которая зарабатывала на жизнь тем, что утирала чужие слезы, простонала:

– Бедняжка! – Но тут же сменила тон: – Ты ведь дура. Этакого болвана полюбила, да еще сокрушаешься, что он тебя бросил! Матери у тебя нет, бить тебя некому, вот что. Ты посмотри, какое лицо Бог тебе дал, а ты путаешься с разными оборванцами, у которых и штаны-то все в дырках. А ведь тебе стоит только захотеть, и у твоих ног будут графы и князья… да вот хотя бы – погляди! Чем тебе не поклонник?!

И консолатриче внезапно толкнула Лизу в объятия того самого юноши, которого только что утешала и который еще не ушел, а с видимым удовольствием слушал ее болтовню, не без любопытства озирая при этом Лизу.

– Милуйтесь, голубки! Целуйтесь, воркуйте! – великодушно махнула рукою консолатриче, да вдруг спохватилась: – Эй, красотка! А где мои сольди?

Лиза вздрогнула. Чем же она заплатит старухе? Ох, что сейчас будет… Она незаметно подобрала юбки, собираясь задать стрекача прежде, чем скрюченные пальцы консолатриче снова вцепятся в нее. Если бы только ее не держал так крепко сей неожиданный patito!..

Она испуганно взглянула на него и встретила мягкую улыбку карих глаз.

– Спасибо тебе, консолатриче! – негромко промолвил он, и голос его был мягок и приятен. – Может быть, и впрямь на сей раз повезет нам обоим. А за мою новую подружку я сам заплачу, не бойся. – Сунул старой гадалке монету и, не слушая привычной льстивой благодарности, торопливо зашагал прочь, не выпуская Лизиной руки, так что Лиза принуждена была чуть не бегом следовать за ним.

Они шли и шли, и Лиза, искоса поглядывая на профиль своего спутника, тонкий, словно очерченный солнечным лучом, слышала свои шаги какими-то особенно глухими, словно бы звучащими издалека. Она улавливала их эхо – некий след, остававшийся в воздухе и словно бы уводивший за собою в другую жизнь, в другую судьбу, в другой строй мыслей, и чувств, и даже воспоминаний… И Лиза без запинки выпалила, когда он спросил, как зовут ее:

– Луидзина.

– А меня – Беппо… Джузеппе.

– Зачем ты надела это платье? Ведь сразу видно, что оно совсем не твое! – вдруг сказал Джузеппе.

Лиза так и ахнула. Впрочем, она и сама не знала, что чувствует сейчас: изумление от его проницательности или же обиду, что не нравится ему в этом наряде.

Беппо глядел чуть исподлобья, усмехаясь.

– Успокойся. Никто, кроме меня, не заметит, что оно чужое. Я о другом говорю. Человек, даже переодеваясь, даже меняя личину, должен помнить о том, кто он есть на самом деле. Иначе очень легко забыться и потерять себя. Да ты хоть понимаешь, о чем я говорю? – воскликнул он с досадою, видя, что Лиза не слушает, а так и шныряет глазами по сторонам.

Ни в приволжском лесу, ни в калмыцкой степи, ни даже на Карадаге не видела она такого сонмища самых разных птиц. Здесь были филины и сойки, орлы и скворцы, голуби и ласточки, соколы и синицы, воробьи и рябчики и еще множество, великое множество птиц – от огромных, с крыльями в добрую сажень, до вовсе крохотных, сверкающих так, словно они изукрашены самоцветами. Казалось, в лавке должен стоять разноголосый свист и гомон. Однако здесь с полумраком соседствовала тишина, какая бывает только в лесу, в часы безветренного вечера. Птичье царство, чудилось, все разом попалось в золотую сеть молчания и неподвижности. Немалое минуло время, прежде чем Лиза наконец поняла: пред нею не живые птицы, а всего лишь их чучела, исполненные с великой точностью, великим тщанием и великим мастерством!

– Это все твое?

– Мое, – кивнул Беппо. – Ведь я – чучельник.

– Зачем ты это делаешь?

– На продажу. Это мое ремесло. Я этим живу.

– Живешь? – возмутилась Лиза. – Ты живешь, убивая всех этих птиц? Такую красоту! И не жалко тебе их?

– Да я еще ни одной в жизни не убил! – вспыхнул Беппо. – Я покупаю их у охотников, у ловцов уже мертвыми. Иногда езжу в горы, на берег моря, в леса – ищу погибших птиц.

– А зимой, в морозы, они, наверное, замерзают на лету и падают наземь? – задумчиво спросила Лиза, но тут же, увидев изумление в глазах Джузеппе, спохватилась, что сболтнула лишку.

– Да кто же ты такая? Не итальянка, сразу видно, – проговорил он с той же мягкой усмешкой, которая с первого раза покорила Лизу и преисполнила странным доверием к незнакомому юноше. Ей даже стоило некоторого труда вернуться в мир притворства и солгать; не слишком-то, впрочем, ловко, ибо к такому вопросу она не была готова.

– Я… я гречанка! – промямлила она и не очень удивилась, когда Беппо расхохотался:

– Гречанка?! – И вдруг затараторил нечто звучавшее для Лизы сущей тарабарщиной: – Альфа, бета, гамма, дельта, сигма, эпсилон…

– Что это такое? – с досадой перебила Лиза.

– Что? – нарочито удивился Джузеппе. – Это ведь буквы вашего греческого алфавита! Но, может быть, ты не умеешь читать и писать и не знаешь букв?