Ева. Книга 2 - Ева Миллс Страница 15

И, возможно, ему и пришлось.

Сейчас он меня отпускал, снимая своим одобрением огромный камень вины с моей души. Я вдруг заплакала, беззвучно, недолго, но этого хватило моим родителям, чтобы оказаться рядом, обнять, разрешить короткое мгновение побыть снова маленькой, защищенной, ребенком.

Никому не удалось еще вернуться в детство, но порой детство само находит тебя и позволяет испить глоток из волшебной реки чистой искренней надежды, веры и любви. И в момент, когда ты на мгновение высовываешь голову из бездонного колодца отчаяния, строгим, но добрым голосом мудрого сказочника напоминает тебе, что ты еще не сдох, и поэтому должен карабкаться, ползти, лететь, но не сдаваться, не сметь сдаваться.

И ты почему-то его слушаешься.

Слишком много в мире людей, которым никто не помог пробудиться. [22]

Май 2005

В Каннах яблоку было негде упасть.

Не привыкшие к толпам, мы с Маризой держались за руки, чтобы не выпустить друг друга из виду. Рику настойчиво предлагал нас встретить в аэропорту Ниццы на машине, но я, в стихийном порыве продлить хоть на несколько часов наше трехмесячное уединение, упрямо отказалась.

«Мы доберемся сами, ждите в отеле»

И вот, спустя полтора часа автобус под номером 200 высадил нас на железнодорожном вокзале Gare de Cannes прямо посреди города, на пересечении Промнад де ла Пантиеро и ул. Луи Блан, в конечной точке нашего маршрута.

Французская Ривьера, город богов и знаменитостей.

Вдруг захотелось сбежать.

Развернуться против течения людского потока, нырнуть в стеклянные раздвижные двери вокзала, сесть на первый попавшийся поезд, потеряться еще ненадолго, на день, месяц, лето…

– Мам, мне больно.

Я вздрогнула и перестала стискивать ладонь дочери.

Нет.

Хватит прятаться.

Зеркальная витрина напротив была безжалостна: пыльные потемневшие волосы, утомленные красные лица, несвежие майки и потертые джинсы, ноги потеют в кроссовках, за плечами рюкзаки, в моей правой руке необъятный чемодан на колесиках, весь залепленный наклейками – ужасная пошлость, но так хотелось! – мы вписывались в порхающую праздничную обстановку так же, как белая балерина в Гарлем. Хотелось залезть в душ, подставить голову и ноющую спину под холодный освежающий поток, закрыть глаза и не шевелиться, не торопясь впитывать, как приятно бьют колючие струи воды по коже, смывая усталость и напряжение.

Я невесело улыбнулась своему отражению и перевела взгляд на Маризу:

– Как там сказать таксисту на французском, что нам нужно в отель Barriere Le Majestic?

* * *

Лежа поверх свежих отельных простыней – домашние почему-то никогда так не хрустят – я никак не могла уснуть. Кондиционер приятно охлаждал обнаженную кожу, воздух щекотал нос изысканной комбинацией ароматов, призванной создавать впечатление ненавязчивой роскоши. Но меня запах слегка раздражал. Я, играясь, разобрала его на составляющие: чувственный инжир, терпкий бергамот, удушливый жасмин и холодная фрезия тонко переплетались, будоража кровь непонятным волнением. Действительно дорогой букет.

И отель дорогой.

Слишком, неоправданно дорогой.

Мы не можем себе такой позволить.

Эта мысль вызвала очередной приступ головной боли.

«Признай, Ева, что тебе просто не хотелось сюда приезжать» – мой внутренний голос в последние годы подозрительно приобрел интонации Голда, что никак не улучшило моего настроения. Встав с кровати, я подошла к вызывающему панорамному окну, ведущему на террасу с бассейном. С ума сойти, я как в тех фильмах про золотую молодежь, могу поплавать голой в собственном бассейне! В отеле в Каннах!

Тьфу.

Мои братья свои в этом месте. Успешные продюсеры. Вертятся в киноиндустрии более двадцати лет, с тех пор как закончив школу, уехали из дома. Им положено тут быть: по работе, по статусу. По образу жизни. Но мы с Маризой…

Где же должны быть мы?

Я не злилась бы так, если бы знала ответ.

Обещав родным и самой себе, что к лету определюсь, в действительности в начале мая я все так же висела в воздухе, как и три месяца назад, когда мы, поспешно продав дом и закинув в старый скорп огромный полупустой чемодан, отправились куда глаза глядят, провожаемые лишь сдержанно-неодобрительными взглядами родителей и Ронни. Даже сейчас я не смогла сдержать улыбки при воспоминании об этом. При всей своей рассеянности я никогда не была подвержена безрассудным поступкам, но всегда буду рада, что рискнула совершить этот.

Мы побывали везде. Первым делом в Акадии, как и собирались. Потом направились в Нью-Йорк – каждый американец хоть раз стремится попасть в Нью-Йорк. Планировали пробыть выходные, но покоренные шумом и динамикой никогда не спящего города, задержались. Все эти места, которые до сих пор видели лишь по телевизору: Манхэттен, Центральный парк, Вест-Сайд и Нижний Ист-Сайд, Бродвей, Статуя Свободы, Бруклинский мост… Смутное чувство толкало меня вперед, и мы, спустя неделю все равно уехали, но уезжая, обе чувствовали тоску. Как хорошо было бы остаться. Мариза, задумчиво рисуя на стекле автомобиля узор, проронила: «Я буду жить здесь, когда вырасту», а я промолчала. Пусть сбудется.

Двигаясь по трассе I-80, через шесть часов мы прибыли в Буффало, смотреть на Ниагарский водопад.

Дальше было легче. Мы приезжали, устраивались на ночь, осматривали местность и задерживались сколько хотели, но никогда настолько, чтобы почувствовать, что начинаем видеть больше, чем положено простым туристам. Музеи Чикаго – Ботанические сады Денвера – Капитолий штата Колорадо – Парк Арки, Долина Монументов, Гранд Каньон, Зайон, Долина Смерти и Йосемити – мы двигались проторенными маршрутами, не выискивая сложностей, еле успевая менять пленку в фотоаппарате. Мне понравилось в Сан-Франциско, Маризе – в Диснейленде. Лос-Анджелес покорил нас обеих. Думали зависнуть в Майами, но почему-то не прижились, и, спустя 43 дня с того момента, как выехали из дома, оставили машину на платной стоянке – хотели продать, но не смогли, вдруг захлебнувшись в тоске и ностальгии к этой древней развалюхе, и улетели в Париж.

Европа ошеломляла. Все в ней было не таким. Более медленным, и старым, но при этом очаровательным и исполненным обаяния. Была середина марта, в Париже было холодно, но нам это не мешало. Смешиваясь с толпами людей, мы терялись на улицах, счастливые и спокойные.

Те дни я жила для Маризы, полностью посвящала себя ей. Мы бродили только вдвоем, смеясь, мечтая и разговаривая, и я не уставала удивляться, какой талантливый, рассудительный и прекрасный у меня ребенок. Я не перестану винить себя за тот год, в который забросила ее, и в далеком будущем. Лишь только у нее случатся неприятности, я всегда буду связывать это с тем, что когда-то в нужное время не додала ей чего-то важного, того, что возможно, помогло бы ей не совершить ошибку, не навредить самой себе… Она никогда об этом не узнает и в самоуверенности молодости будет считать, что лишь сама несет ответственность за свои поступки. Мы все так считаем, пока не становимся родителями. Я задумывалась, так же ли все и у Элены с Джеком, корят ли они себя за то, что я оказалась на другом континенте, без дома, без планов на будущее, связанная с миром лишь ребенком.