Изгнанная из рая - Даниэла Стил Страница 17

— Завтра же купи себе тетрадь! — не сказал, априказал ей профессор.

— Хорошо, — кивнула Габриэла и тут же вздрогнулакак от боли, когда ее собеседник — непреднамеренно, но очень чувствительно —задел еще одну ее рану:

— Ты никогда не пробовала вести дневник, Габи?.. Сточки зрения самого профессора, это был совершенно невинный вопрос, но, увидевизменившееся лицо Габриэлы, он сразу подумал: «Разговаривать с ней — все равночто бродить впотьмах по минному полю».

— Н-нет… То есть вела раньше, но… Сейчас я большеничего не записываю.

Спросить, почему, профессор не осмелился. Он уже увидел, чтодля Габриэлы это тоже болезненная тема, и был поражен тем, как много в еемолодой душе незаживших шрамов и кровоточащих ран.

— А что тебе нравится больше — поэзия или короткиерассказы? — вернулся он к вроде бы безопасной теме, надеясь, что тут небудет никаких сюрпризов. Впрочем, в глубине души старику нравилосьразговаривать с Габриэлой, и он надеялся, что сможет как-то помочь ейуспокоиться и прийти в себя.

И еще ему нравилось просто сидеть рядом с ней — такоймолодой и прелестной. Габриэла чем-то напоминала профессору его покойную женуШарлотту, с которой он познакомился, еще когда сам учился в Вашингтонскомуниверситете. Они поженились через неделю после выпуска и прожили душа в душубез малого сорок лет. Единственное, о чем жалел профессор, это о том, что они сШарлоттой не могли иметь детей. Со временем их заменили студенты и ученики.Шарлотта тоже преподавала — правда, не литературу, а теорию музыки и основыкомпозиции. В их квартире в университетском городке всегда было весело и шумно.Даже в свободное от занятий время Шарлотта постоянно музицировала или сочиняластихи, которые тут же перекладывала на музыку и исполняла, аккомпанируя себе начем попало — на рояле, на гитаре, иногда даже на простой расческе.

Обо всем этом профессор рассказал Габриэле, и она печальноулыбнулась, не в силах скрыть своей зависти.

— Должно быть, ваша жена была удивительнымчеловеком, — сказала она, и профессор кивнул.

— Да, — подтвердил он. — Как-нибудь я покажутебе наши старые фотографии. В молодости Шарлотта была очень красива; когда мыпоженились, все молодые люди завидовали мне просто до чертиков. Нам тогда былопо двадцать с небольшим, мы были молоды и счастливы. Вся жизнь лежала переднами, и сейчас я жалею лишь об одном — о том, что Шарлотта ушла так рано.

Потом он спросил, сколько лет Габриэле, и, когда онаответила, с улыбкой потрепал ее по плечу своей невесомой, будто пергаментнойладонью.

— Ты даже не понимаешь, какая ты счастливая, —сказал он. — Молодость — это самая прекрасная пора в жизни человека, и нестоит попусту расходовать ее на сожаления по поводу и без повода. У тебявпереди еще много счастливых лет — много радости, много удач, много прекрасныхи удивительных встреч. В двадцать три года надо спешить вперед, а неоглядываться назад.

Но Габриэла не могла не оглядываться назад. Прошлое тяжкимгрузом лежало у нее на плечах, сдавливало грудь и путалось в ногах, не позволяяне то что идти дальше, а даже ползти на четвереньках.

— Иногда это бывает очень трудно, — произнесла оназадумчиво. — Хотя бы ради тех, кто остался в прошлом.

— Все мы порой возвращаемся к воспоминаниям. Секрет втом, чтобы делать это не слишком часто. Надо уметь выбирать — все дурное пустьостается в прошлом, а все хорошее надо брать с собой в будущее, — возразилпрофессор, и Габриэла подумала о том, что плохого в ее жизни было, пожалуй,чересчур много, а хорошего — мало. Да, она узнала счастье, но оно кончилось слишкомбыстро, и теперь даже воспоминание о нем было ужасным.

Но каков профессор! Вся жизнь была у него уже позади, однакоон отнюдь не впал в уныние, а, напротив, продолжал смотреть в будущее соптимизмом. Он не утратил ни своего искрометного юмора, ни юношеской энергии,ни жадного любопытства, являя собой пример, достойный всяческого подражания.

Все обитатели пансиона были хорошими, добрыми, внимательнымилюдьми, но слишком любили поговорить о своем пошатнувшемся здоровье, опенсионных пособиях, которых вечно не хватало, о недавно умерших друзьях, опогоде, состоянии нью-йоркских тротуаров и обилии на них собачьих куч.Профессор подобных тем избегал почти демонстративно, зато его оченьинтересовала Габриэла, ее будущее и ее дела, за которые он переживал едва ли небольше, чем за свои.

В тот день они засиделись в гостиной допоздна. Профессортерпеть не мог карты и никогда не садился играть в бридж с миссис Розенштейн иостальными, зато он обожал домино и с удовольствием обучил Габриэлу этой игре.Они сыграли несколько партий подряд. Габриэла все их проиграла, но это неиспортило ей удовольствия. Поднимаясь к себе наверх, она думала о том, какнеожиданно изменилась ее жизнь. Профессор оказался удивительным человеком. Сним ей было очень интересно. Возраст профессора Габриэлу ничуть не смущал — онане променяла бы его ни на кого другого. Этот чуткий, деликатный и оптимистичныйстарик мог дать сто очков вперед любому юнцу вчетверо моложе себя. Следующейвстречи с ним Габриэла ждала с нетерпением и, уже ложась спать, пообещала себе,что завтра же купит тетрадь и попробует написать что-нибудь для профессора.

Об этом своем намерении она и сообщила профессору утромследующего дня, когда шла на работу в кафе. Вечером профессор Томас заглянул кБауму и первым делом спросил Габриэлу, осуществила ли она свое намерение.

Сначала Габриэла даже не поняла его. День выдалсяхлопотливый, и с самого утра она даже ни разу не присела.

— Какое? — рассеянно уточнила она, занося вблокнотик заказ: яблочный струдель, кофе и сливки с сахаром и лимоном.

— Ты купила тетрадь? — сурово спросил профессор, иГабриэла лукаво улыбнулась ему.

— Да, сэр, — ответила она. — Я купила тетрадьи шариковую ручку. Скажу вам больше — у меня, кажется, появилось вдохновение.

— Я горжусь тобой, — сказал старик. —Надеюсь, оно не пропадет к тому времени, когда ты вернешься домой и сядешь записьменный стол.

— Когда я прихожу к себе, у меня уже совсем не остаетсясил, — пожаловалась Габриэла. — Ведь я заканчиваю в двенадцать, аиногда и позже.

Вдобавок она еще не оправилась от потери крови. В больницеее предупредили, что может понадобиться несколько месяцев, однако Габриэла нехотела, чтобы об этом кто-нибудь знал. Профессор Томас совершенно не былрасположен выслушивать ее отговорки.

— Тогда пиши по утрам, — заявил он не терпящимвозражений тоном. — Если ты действительно хочешь стать писательницей, тодолжна научиться работать каждый день. Это очень полезно. Развивает необходимуюусидчивость, неплохо тренирует воображение. Как птица не может не летать, так инастоящий писатель не может обойтись без привычки постоянно работать. Пишиежедневно — только так можно добиться чего-нибудь путного, — повторил он ипосмотрел на нее с притворной строгостью. — А теперь, мисс, ступайте ипринесите мне мой струдель и кофе.