Не горюй! - Мэриан Кайз Страница 17

— Пап! — крикнула я со слезами в голосе. — Па-ап!

Он заглянул в дверь.

— Доброе утро, детка, — сказал он. — Я вернусь через минуту. Принесу тебе чаю. Вот разберусь с тем психом у дверей.

— Нет, папа, — сказала я. — Он не псих. Он таксист. Разбуди Анну. Готова поспорить, что это ее туфля.

— Вот как! Она наконец соизволила явиться домой? — крикнула мама из своей комнаты.

Папа отправился к Анне, бормоча себе под нос:

— Я должен был догадаться, что без Анны тут не обошлось.

Анну разбудили. И выяснилось, что человек, стоящий у входной двери, действительно таксист, который под утро привез Анну домой. Когда он закончил смену, то обнаружил в салоне машины туфлю. И начал, подобно Зачарованному Принцу, объезжать дома молодых женщин, которых он подвозил ночью, пытаясь найти ту, что потеряла туфельку. Анна и оказалась его Золушкой.

Анна рассыпалась в благодарностях. Таксист уехал. Анна вернулась в постель. Папа отправился на работу. Я закрыла глаза.

Кейт начала плакать, и я последовала ее примеру.

Мокро, ветрено, противно. Первые две недели моего пребывания в родительском доме дождь лил ежедневно. По-видимому, это был самый сырой февраль в истории. Каждую ночь я просыпалась от шума дождя, стучащего по крыше и бьющего в стекла.

Погода на всех нагоняла тоску.

К счастью, я и без дождя готова была покончить с собой. Более того, в такую погоду я даже чувствовала себя немного лучше. Создавалось впечатление, что судьба взялась привести к общему знаменателю мою разнесчастную жизнь и жизни более благополучных людей. Ну, вы понимаете, что я имею в виду.

Анна и Хелен мрачно бродили по дому, с тоской всматриваясь в окна в надежде, что дождь когда-нибудь кончится. Мама поговаривала о том, что стоит построить ковчег.

Только мне ливень не мешал.

Мне было наплевать, выйду я когда-нибудь из дома или нет. Я часами валялась в постели, глядя в никуда. Кейт мирно лежала в корзинке рядом. А дождь все лил и лил, потоками стекая со стекол окон и превращая сад в болото.

Каждое утро мама бодро входила в мою комнату, раздвигала шторы и вопрошала:

— Какие планы на сегодня?

Я знала, она пытается меня встряхнуть. И я пыталась выглядеть веселой. Вот только постоянно чувствовала себя жутко усталой.

Мама предлагала приготовить мне завтрак, но как только она выходила из комнаты, я тащилась к окну и снова задергивала занавески.

Я не пренебрегала моими материнскими обязанностями. Честное слово. Хотя, может, и пренебрегала.

К моему стыду, в детскую поликлинику Кейт понесла мама. Мама же ездила в магазин, закупая горы подгузников и детского питания, присыпку, стерилизатор для бутылочек и все остальное, что требовалось Кейт.

Справедливости ради надо сказать, что я не забросила свою дочку полностью. Я все-таки заботилась о ней. Кормила, меняла пеленки, мыла… Я даже играла с ней. Но сделать что-то, для чего надо было выйти из дома, я была не в состоянии.

Если вы решите, что я ее не любила, то ошибетесь. Я любила ее больше, чем кого-либо в мире. Я бы сделала для нее все, что угодно (кроме, как я уже говорила, выхода из дома). Во мне просто не осталось ни капли энергии.

Одевание стало для меня таким тяжелым мероприятием, что я с ним никак не справлялась. В тех редких случаях, когда я покидала постель, я напяливала поверх ночной рубашки один из отцовских старых свитеров и толстые носки. Я, разумеется, собиралась одеться поприличнее. Но позже.

Например, после того, как покормлю Кейт.

Однако после кормления я чувствовала, что выбилась из сил, что мне надо немного полежать и почитать «Хелло». Это очень показательно, потому что раньше я бы не смогла жить в доме, где есть этот журнал. Впрочем, читать я все равно была не в состоянии. Я лишь проглядывала картинки, фотографии членов знатных семей и их роскошных особняков и думала о том, счастливы ли они.

И что такое счастье.

Затем я лениво прикидывала, можно ли быть счастливым, живя в доме с такими ужасными стульями в стиле барокко, древними гобеленами и старыми картинами. Или быть замужем за принцем таким-то — толстым, лысым, с вставными зубами, — который был примерно в двенадцать раз старше бывшей «исполнительницы экзотических танцев», на которой он женился. Ростом он доходил ей только до талии.

Полежав так немного, я отправлялась в ванную комнату. Чтобы собраться совершить это путешествие, мне требовалось не менее получаса. Мое тело казалось мне свинцовым.

После туалета у меня едва хватало сил добраться до постели. «Полежу минут пять, — обещала я себе, — и тогда как следует оденусь». Но тут наступало время снова кормить Кейт.

А потом снова требовалось прилечь хоть на пять минут…

Так до одевания дело никогда и не доходило.

Если бы у меня была возможность остаться одной и заснуть навечно, все было бы в порядке. Так я думала. Но люди продолжали меня дергать.

Однажды, когда я лежала в кровати, в комнату вошел молодой человек, похожий на неандертальца, с молотком в руке.

Моей первой реакцией была мысль, что я свихнулась и у меня галлюцинации.

Но тут в комнату ворвалась возбужденная мама.

Оказалось, что молодой человек пришел установить детскую систему сигнализации, которой предстояло соединить мою комнату с гостиной. Мама не спускала с него глаз, пока он работал внизу, но когда ей пришлось отойти к телефону, он поднялся в мою комнату.

Мама ринулась вперед и силой заставила меня встать с постели. У меня до сих пор синяки на руке.

Понимаете, она полагала, что у молодого человека могут возникнуть дурные мысли, если он будет работать рядом с кроватью, на которой валяюсь я. Поэтому она и стремилась меня побыстрее переместить.

Еще меня постоянно донимала Хелен. Каждое утро она возникала в дверях и, гладя на мое распростертое тело, рявкала:

— Завтрак готов. И кто придет последним, тот грязная свинья!

Она исчезала, с грохотом спускаясь по лестнице в кухню, и я не успевала сказать ей, что я и так толстая, как свинья, так что таким способом меня не возьмешь.

Я действительно была большой и толстой, тут уж не поспоришь. Арбузообразная, так сказать. По крайней мере, я была такой, когда приехала в Дублин. Сейчас я не знала, какая я. потому что не смотрелась в зеркало и не пыталась примерить какую-то одежду с того самого лня, как уехала из Лондона.

Вне сомнения, от меня пованивало: вымыть голову меня можно было заставить с таким же успехом, как взобраться на Эверест. Иногда я принимала ванну, но только под давлением мамы — и с большой неохотой.

Хотя, возможно, я все-таки не была свиньей: я честно не могла припомнить, когда в последний раз ела. Я не испытывала голода. Сама мысль о еде приводила меня в отчаяние. Я вся закоченела внутри, и казалось, что я не смогу проглотить ни кусочка.