Соблазнительное предложение - Дженнифер Хеймор Страница 22

– Вкусно, правда?

– Да.

Они еще немного похрустели яблоками, потом Люк сказал:

– Вы знаете, вполне вероятно, что мы ничего не найдем. Макмиллана вполне может тут не быть. Может, его вообще не существует…

– Я знаю, – вздохнула Эмма.

– А если он здесь, может так получиться, что мы от него ничего не узнаем, даже если он согласится с нами поговорить.

– Он единственная зацепка, какая у нас есть, – сказала Эмма. – И я правда надеюсь, что он приведет нас к Мортону.

– Я тоже надеюсь. Ради вашей семьи.

– И вашей.

Люк откинул голову на спинку кресла и посмотрел на потолок, украшенный по краям нарядными алебастровыми розетками.

– Все чаще мне кажется, что мать уже умерла.

Эмма долго молчала. Затем мягко промолвила:

– О, Люк.

– Она исчезла в середине апреля, Эм. Апреля! Сколько прошло месяцев?

– Шесть, – едва слышно сказала она.

– Шесть месяцев, – тусклым голосом повторил Люк. – Шесть месяцев без единой весточки от нее. Разве это не значит, что она умерла?

– Но вы же не можете быть в этом уверены! Во всяком случае, до тех пор, пока не получите подтверждения.

Люк испустил негромкий стон. Он ищет несколько месяцев, цепляется за любые свидетельства, какие только находит. И не достиг ничего. Идей о ее местонахождении у него сейчас не больше, чем в самом начале, когда она только исчезла. И хотя он жаждет получить ответы, ему трудно убедить себя, что К. Макмиллан ему их предоставит.

Эмма взяла его за руку, изящными пальцами чуть сжала ладонь. Слов не требовалось. Пожатием руки она подарила ему столь необходимое утешение.

Они несколько минут сидели молча, держась за руки. Люк доел яблоко, положил огрызок на стол. Эмма мягко спросила:

– Она была хорошей матерью?

– Да. – Он смотрел на алебастровые завитки и вспоминал. Когда-то давно, еще до того, как герцог умер, а вся его жизнь словно состояла из одного дьявольского события за другим, она была единственным человеком в мире, кто его понимал. Единственным, кто сумел его убедить, что он чего-то стоит. – Хотя, – добавил Люк, – в последние несколько лет я с ней почти не виделся. Сначала Итон, – по дороге в Эдинбург он рассказывал Эмме о похождениях в Итоне, – затем недолгое обучение в Кембридже и, наконец, Лондон. Я виделся с ней неделю тут, неделю там, но нечасто.

– И все-таки она ваша мать. Хорошая мать, и вы по ней скучаете.

– Да. А вы по своей?

– Очень.

– Вы походили на нее?

Эмма искоса посмотрела на него.

– Я бы так не сказала. Моя мать была очень суровой и добродетельной. Она требовала, чтобы мы с Джейн каждую минуту стремились к совершенству. – Она вздохнула. – Я никогда не могла ей угодить. В день смерти она сделала мне выговор за порванные кружева на рукаве. А я так боялась и заранее горевала о ее неминуемой кончине, что даже не заметила, что они порваны.

– От чего она умерла?

– От чахотки.

Он тяжело вздохнул:

– Соболезную.

– Я очень, очень старалась ей угодить, – продолжала Эмма, – но она всегда требовала большего. И однажды я поняла, что гордиться моими маленькими достижениями могу только я сама.

– А ваша сестра – хороший человек?

Ее улыбка сделалась мягче.

– Да. Благодарение Богу за Джейн.

– А ваш отец? Он такой же требовательный?

– Нет, не настолько. – Она в последний раз откусила от яблока. – Думаю, можно сказать, он просто меньше нами занимался. Он хотел сыновей, а получились две дочери. Так что по большей части он был к нам с Джейн равнодушен.

– А когда вашей матери не стало, что-то изменилось?

– Что-то к худшему, что-то к лучшему. В любом случае он стал уделять нам больше внимания. Но теперь он меня немного ненавидит.

Люк резко выпрямился и замер.

– Это почему же?

– Потому что я стала причиной его нищеты. Нельзя его винить, верно? Разорился-то он из-за меня.

– Ради бога, Эм, вы невиноваты. Вы понятия не имели, что ваше замужество было частью плана по разорению вашей семьи!

– Да, знаю. Но мне не стоило быть настолько доверчивой.

Эмма тяжело вздохнула и перевела взгляд на него. В ее глазах сверкали золотистые искры от лампы. На улице уже стемнело. Дни становились все короче.

– Вы останетесь сегодня? – пробормотала она.

Люк посмотрел на нее исподлобья. Затем, все еще удерживая ее руку, встал и потянул Эмму за собой. Медленно, наслаждаясь каждым прикосновением, каждым шорохом муслинового платья, задевавшего за его шерстяной сюртук, он притянул ее к себе. Сильно прижал к своему телу, обхватив руками, положив правую ладонь на впадинку чуть ниже поясницы.

Эмма взглянула ему в глаза. Щеки ее раскраснелись, губы приоткрылись.

Люк смотрел на нее сверху вниз, она смотрела на него снизу вверх. Затем робко провела руками вверх-вниз по его бокам.

Совсем чуть-чуть… Он попробует ее на вкус совсем чуть-чуть и уйдет.

Люк пробежался пальцами по ее позвоночнику, ощущая обтянутые тканью пуговицы. Обхватив ее затылок, он наклонился и прильнул к ее губам. Их вкус словно взорвался в нем – в тысячу раз слаще, соблазнительнее, восхитительнее, чем он помнил.

Член снова восстал. От желания скрутило внутренности, заныл позвоночник.

Он прижал ее к себе еще крепче. Его пальцы запутались в ее густых, дивных волосах, он вытаскивал шпильки и бросал их на пол.

Губы у нее такие мягкие и влажные, и на этот раз они отвечают ему. Рот приоткрыт, она робко прикасается к его губам.

Его охватила похоть.

Он сильнее открыл ее губы, стремясь ворваться глубже, стремясь испробовать ее, стремясь сделать своей, вдохнуть ее и не выдыхать.

Она слегка ахнула, воспламенив его еще сильнее. То, как двигались ее губы, как она откликалась на поцелуй, заставило его обезуметь от желания.

И тут ее язык прикоснулся к его нижней губе. Руки его напряглись. Ее волосы упали ему на ладонь тяжелой мягкой волной. Он прикусил ее губы зубами, провел по ним языком. Этого мало. Он никогда не насытится.

Вожделение всегда делало его каким-то жадным, требовательным, но обычно он легко держал себя в руках. Однако прямо сейчас похоть вопила, чтобы он немедленно поставил Эмму на колени, расстегнул бриджи и дал ей попробовать свое естество.

Непристойная мысль вызвала у него мгновенное чувство вины, подействовавшей как ведро ледяной воды. Люк застонал, опустил руки и отпрянул. Заставил себя оторваться от нее, и ему показалось, будто он сдирает с себя кожу. Его словно обожгло. Было больно. Было чертовски больно.