Унесенные ветром. Том 2 - Маргарет Митчелл Страница 23

— Вы сказали.., вы сказали тогда, что ни одна женщинане была еще вам так желанна. Если я вам все еще нужна, я — ваша. Ретт, я сделаювсе что хотите, только, ради всего святого, выпишите мне чек! Я сдержу свое слово.Клянусь. Я не отступлю. Я могу дать расписку в этом, если хотите.

Он смотрел на нее с каким-то странным выражением, которогоона не могла разгадать, и продолжала говорить, все еще не понимая, забавляетэто его или отталкивает. Хоть бы он что-нибудь сказал, ну, что угодно! Онапочувствовала, как кровь приливает к ее щекам.

— Деньги мне нужны очень быстро, Ретт. Нас выкинут наулицу, и этот проклятый управляющий, который работал у отца, станет хозяиномпоместья и…

— Одну минуту. Почему вы думаете, что вы все еще мнежеланны? И почему вы думаете, что вы стоите триста долларов? Большинство женщинтак дорого не берут.

Несказанно униженная, она вспыхнула до корней волос.

— Зачем вам на это идти? Почему не отдать эту своюферму и не поселиться у мисс Питтипэт? Вам же принадлежит половина ее дома.

— Боже ты мой! — воскликнула она. — Вы что, сума сошли? Я не могу отдать Тару! Это мой дом. Я не отдам ее. Ни за что неотдам, пока дышу!

— Ирландцы, — сказал он, перестав раскачиваться настуле и вынимая руки из карманов брюк, — совершенно невыносимый народ. Онипридают значение вещам, которые вовсе этого не стоят. Например, земле. А чтоэтот кусок земли, что тот — какая разница! Теперь, Скарлетт, давайте уточним.Вы являетесь, ко мне с деловым предложением. Я даю вам триста долларов, и выстановитесь моей любовницей.

Теперь, когда омерзительное слово было произнесено, Скарлеттстало легче и надежда вновь возродилась в ней. Он ведь сказал: «я даю вам».Глаза его так и сверкали — казалось, все это очень его забавляло.

— Однако же, когда я имел нахальство сделать вам такоепредложение, вы выгнали меня из дома. И еще всячески обзывали, заметив приэтом, что не желаете иметь «кучу сопливых ребятишек». Нет, милочка, я вовсе несыплю соль на ваши раны. Я только удивляюсь игре вашего ума. Вы не желали пойтина это ради удовольствия, но согласны пойти ради того, чтобы отогнать нищету отсвоих дверей. Значит, я прав, что любую добродетель можно купить за деньги —вопрос лишь в цене.

— Ах, Ретт, какую вы несете чушь! Если хотите оскорблять— оскорбляйте, только дайте мне денег. Теперь она уже вздохнула свободнее. Ретт— на то он и Ретт: ему, естественно, хочется помучить ее, пооскорблять снова иснова, чтобы расквитаться за старые обиды и за попытку обмануть его сейчас. Чтож, она все вытерпит. Она готова вытерпеть что угодно. Тара стоит того. Насекунду вдруг расцвело лето, над головой раскинулось синее полуденное небо, ивот она лежит на лужайке в Таре среди густого клевера и сквозь полуприкрытыевеки смотрит вверх на похожие на замки громады облаков, вдыхает приятныецветочные запахи, а в ушах у нее приятно гудит от жужжания пчел. Полдень,тишина, лишь вдали поскрипывают колеса фургонов, поднимающихся по извилистойдороге в гору с красных полей. Тара стоит того, стоит даже большего.

Она вскинула голову.

— Дадите вы мне деньги или нет? С нескрываемымудовольствием он мягко, но решительно произнес:

— Нет, не дам. Его слова не сразу дошли до ее сознания.

— Я не мог бы вам их дать, даже если б и захотел. Уменя при себе нет ни цента. И вообще в Атланте у меня нет ни доллара. У меня,конечно, есть деньги, но не здесь. И я не собираюсь говорить, где они илисколько. Если я попытаюсь взять оттуда хоть накую-то сумму, янки налетят наменя, точно утка на майского жука, и тогда ни вы, ни я ничего не получим. Ну,так как будем поступать?

Она позеленела, на носу вдруг проступили веснушки, а ротискривился судорогой — совсем как у Джералда в минуту безудержной ярости. Онавскочила на ноги с каким-то звериным криком, так что шум голосов в соседнейкомнате сразу стих. Ретт, словно пантера, одним прыжком очутился возле нее исвоей тяжелой ладонью зажал ей рот, а другой рукой крепко обхватил за талию.Она бешено боролась, пытаясь укусить его, лягнуть, дать выход своей ярости,ненависти, отчаянию, своей поруганной, растоптанной гордости. Она билась иизвивалась в его железных руках, сердце у нее бешено колотилось, тугой корсетзатруднял дыхание. А он держал ее так крепко, так грубо; пальцы, зажимавшие ей рот,впились ей в кожу, причиняя боль. Смуглое лицо его побелело, обычно жесткийвзгляд стал взволнованным — он приподнял ее, прижал к груди и, опустившись настул, посадил к себе на колени.

— Хорошая моя, ради бога, перестаньте! Тише! Не надокричать. Ведь они сейчас сбегутся сюда. Да успокойтесь же. Неужели вы хотите,чтобы янки увидели вас в таком состоянии?

Ей было безразлично, кто ее увидит, все безразлично, еювладело лишь неудержимое желание убить его, но мысли у нее вдруг началимешаться. Она еле могла дышать — Ретт душил ее; корсет стальным кольцом всебольше и больше сжимал ей грудь; она полулежала в объятиях Ретта, и уже одноэто вызывало у нее бешенную злобу и ярость. Голос его вдруг стал тоньше изазвучал словно издалека, а лицо, склоненное над ней, закрутилось и сталотонуть в сгущавшемся тумане. И исчезло — и лицо его, и он сам, и все вокруг.Когда она, словно утопающий, выбравшийся на поверхность, стала приходить всебя, первым ощущением ее было удивление, потом — невероятная усталость и слабость.Она полулежала на стуле — без шляпки, — и Ретт, с тревогой глядя на неесвоими черными глазами, легонько похлопывал ее по руке. Славный молодой капитанпытался влить ей в рот немного коньяка из стакана — коньяк пролился и потек унее по шее. Еще несколько офицеров беспомощно стояли вокруг, перешептываясь иразмахивая руками.

— Я.., я, кажется, потеряла сознание, — сказалаона, и голос ее прозвучал так странно, издалека, что она даже испугалась.

— Выпей это, — сказал Ретт, беря стакан иприкладывая к ее губам. Теперь она все вспомнила и хотела метнуть на негояростный взгляд, но ярости не было — одна усталость. — Ну пожалуйста, радименя.

Она глотнула, поперхнулась, закашлялась, но он неумолимодержал стакан у ее губ. Она сделала большой глоток, и крепкий коньяк обжег ейгорло.

— Я думаю, джентльмены, ей теперь лучше, и я вам оченьпризнателен. Известие о том, что меня собираются казнить, доконало ее.

Синие мундиры переступали с ноги на ногу, вид у всех былсмущенный, и, покашляв, они гуртом вышли из комнаты. Молодой капитан задержалсяна пороге.

— Если я еще чем-нибудь могу быть полезен…

— Нет, благодарю вас.

Он вышел, закрыв за собой дверь.

— Выпейте еще, — сказал Ретт.

— Нет.

— Выпейте.

Она глотнула, и тепло побежало по ее телу, а в дрожащихногах появилась сила. Она отстранила рукой стакан и попыталась подняться, ноРетт заставил ее снова сесть.