Древние чары и Синдбад - Шахразада Страница 25

– А если кофе не поможет?

– Тогда… Быть может, напиток из далекой страны Чин… Он так же бодрит и столь же приятен на вкус… Свари кофе и сдобри его перцем и имбирем. Скорее более имбирем, чем перцем. Говорят, что такой кофе поднимает и хладный труп!..

С таким невеселым напутствием Синдбад отправился домой. На никогда не спящем базаре он нашел и свежайший, ароматный имбирь, и горячий, горящий на солнце перец, доставленный через полмира из далекой сказочной страны Фузан. О кофе, конечно, можно было не беспокоиться – в каком же доме прекраснейшей из стран мира под рукой Аллаха всесильного и всевидящего нет дома лучших зерен? В каком доме не передается из поколения в поколение заветный рецепт его наилучшего приготовления?

Сваренный по всем правилам кофе дымился в медной джезве. Но запах на Амаль не подействовал. Как не подействовали и капли ароматного напитка на губах. Не открывая глаз, она слизнула их и, вздохнув, повернулась на другой бок.

К сожалению, снадобье лекаря оказалось столь же ценным, сколь и молитва имама.

– Следует, наверное, признать тщетность моих попыток, – проговорил Синдбад, допивая напиток, так и не ставший целительным снадобьем. – Когда солнце соберется на покой, думаю, мне нужно отправиться в дом мастера Дахнаша и узнать у уважаемых родителей моей прекрасной, что с ней и как мне ее излечить…

Перед мысленным взором Синдбада встала ужасная картина: матушка Амали, прекрасная Маймуна, покрывает слезами руку дочери, а мастер Дахнаш тщетно пытается скрыть слезы. «Увы, зять наш, мы не ведаем, что приключилось с нашей красавицей… Мы не знаем, как тебе помочь…»

– Хорошо будет, если они не пригласят стражников, подумав, что это я опоил снотворным зельем их дочь. А стражники и разбираться не будут – проводят в зиндан, да и забудут на десяток лет обо мне и моей несчастной доле. Нет уж, сколь бы мудры ни были родители Амали, но я сам должен понять, что произошло и как вернуть к жизни мое уснувшее сокровище.

Еще одна ночь рядом со спящей Амалью не принесла Синдбаду ни покоя, ни отдыха. Однако долгие полуночные размышления все-таки не были пустыми. Ибо вспомнил юный супруг о знахаре, что нашел приют у восходной городской стены. На базаре (о Аллах великий, где же еще!) рассказывали, что знахарь этот молод, что нашел он путь сюда, под длань защитника всех правоверных, из невероятно далекой полуночной варварской страны. Говорили также, что снадобья знахаря не так горьки, как снадобья лекарей, что излечивает он и словом, и взглядом, и даже повернувшись к недужному спиной.

– Ну что ж, полуночный знахарь ничем не хуже полуденного лекаря… Возможно, даже лучше.

Едва взошло солнце, как Синдбад покинул опостылевшее ложе, воистину одр скорби, и отправился к восходной городской стене, где много лет уже находили себе приют иноземцы – с полудня и полуночи, с заката и восхода. Приверженцы Исы и Заратуштры, принца Гаутамы и сотен иных богов… Были среди них и знахари, гордо именующие себя хакимами, были и циркачи, были и музыканты, встречались даже рисовальщики, не боящиеся гнева Аллаха всесильного за то, что изображают человека. Отчего-то здесь чаще всего можно было найти повивальных бабок и шептух.

Хотя сейчас ему, Синдбаду, было не до повивальной бабки, однако он мимоходом подумал, что с удовольствием торопился бы в этот квартал именно за ней в ожидании часа, когда прекрасная Амаль одарит его наследником.

Увы, сия радостная картина пока оставалась лишь далекой мечтой, а вот обиталище полуночного знахаря юноша смог найти без посторонних подсказок. Хижина (обиталище сие язык не поворачивался назвать домом) и впрямь прилепилась прямо к городской стене. Вокруг нее на веревках сушились пучки трав, издававшие оглушительный аромат. У порога грызлись за кость собаки, а некто, более всего походивший на одичавшего дервиша, помешивал в котле варево, которое в равной степени могло быть и едой, и снадобьем, и отравой. Или, быть может, так он пытался выстирать свое платье…

– Должно быть, это и есть успешный и мудрый Феодор… – пробормотал Синдбад.

Дервиш обернулся. Ярко-серые глаза выдавали в нем уроженца полуночи, рубище оказалось просто распахнутым на груди меховым халатом. А обувью служили не бабуши с загнутыми носами, а сапоги из непонятной кожи темно-серого цвета, зияющие дырами и щедро украшенные заплатами.

– Воистину, я Феодор, мудрейший из мудрых знахарей, успешнейший из успешных лекарей, знающий все под этим небом и смело взирающий в иные небеса!

Воспитание, данное мудрой матушкой, не позволило Синдбаду спросить, отчего это столь успешный, настолько мудрый лекарь ютится в собачьей конуре и почему от него разит, как в жаркий летний день от городской свалки.

«Хотя, может, сие есть непременное условие – не мыться, дабы не смыть с себя удачу. Варварские обычаи, что с них возьмешь… К тому же мне выбирать не приходится – лекари-то отказались мне не только продать снадобье, но даже подарить совет».

Юноша помолчал несколько минут, размышляя, как сделать рассказ коротким, но точным. Знахарь вновь повернулся спиной и еще раз перемешал варево палкой в котле.

– Так что привело тебя, раб божий, к подлинной мудрости, коей олицетворение есть я один и никто иной?

– Моя жена занедужила…

– Это не ко мне… Никчемные повитухи на соседней улице…

– О нет, почтенный… Моя жена погрузилась в сон, из которого не возвращается…

– Знал бы кто, как мне надоели эти просители. Ну разве мне, великому и умелому, печься о каких-то недужных? Разве не дарованы мне умения побеждать бесов и их отца и отца их отца? Разве я для того проделал столь долгий путь и добился столь впечатляющих успехов?

Синдбад умолк, не приученный перекрикивать собеседника. Последние же слова знахаря изумили юношу. «Успехов? – хотелось спросить ему. – Жизнь в лачуге в окружении своры псов ты называешь успехом?»

Уже второй раз за несколько минут Синдбаду захотелось уйти от этого словоблуда. Но надежда на то, что он знает, как избавить Амаль от оков сна, удержала его на месте.

– Так знай же, мальчик-невежда, – возгласил знахарь Феодор. – Перед тобой единственный в мире подлинный борец с бесами. И тот, кто на самом деле, без лжи, может помочь тем, кто такими бесами одержим… Бесы мне говорят: «Ты нас не трогай, лечи людей травами, и тебе будет спокойно, и нам хорошо». Я начал лечить людей в тридцать три года, когда меня посетила Богородица. После этого стал соблюдать пост, молиться, ходить в церковь. А до этого времени мне в церкви не приходилось бывать, лишь когда меня крестили ребенком, чего я совсем не помню…

Громкая барабанная дробь отвлекла Синдбада от повествования и повествователя. У распахнутых городских ворот появилась странная процессия – двое воинов, глашатай и барабанщик.