Огонь души - Барбара Вуд Страница 25

Селена взглянула в ту сторону, откуда они пришли. Над пустыней уже опустилась ночь. Она так напряженно вглядывалась в сумерки, будто этим могла вызвать видение одинокого всадника, галопом приближавшегося к лагерю.

К ней прикоснулась чья-то рука. Обернувшись, она увидела добрые глаза старого Игнатия. Ему казалось, будто он знает, что ее угнетает. От него не укрылось и то, что мать ее медленно угасала.

Игнатий был участливым и великодушным человеком. Он принял Селену и Меру в свое скромное общество, состоявшее из двенадцати рабов и восьми верблюдов, и взял их под свою защиту. Он немало странствовал в своей жизни и знал, какой опасности подвергаются женщины, когда осмеливаются путешествовать в одиночку.

— Я боюсь, Игнатий, — призналась Селена сдавленным голосом, — луна убывает. Наступает время, когда больные и старики чаще всего умирают. Я боюсь, моя мать не доедет до Пальмиры. Я думаю, что завтра она не сможет продолжать путешествие. Мы должны остаться и передохнуть.

Игнатий серьезно кивнул. Ему уже приходила в голову эта мысль.

— Хорошо, — сказал он и положил рыбину, — я думаю, настало время поговорить мне с караванщиком. Посмотрим, не предоставит ли он в ваше распоряжение верблюда, проводников и воду.

— Думаешь, он пойдет на это?

Игнатий, улыбаясь, встал.

— Поступки человеческие предсказуемы так же, как рост дерева.

Селена с сомнением смотрела ему вслед, когда он шел вперед между кострами и шатрами. Она всего несколько раз мельком видела караванщика, и он не показался ей великодушным человеком.

Игнатий вернулся очень быстро. Он снова уселся на свою табуретку и взял деревянный походный кубок — в дорогу никто никогда не брал дорогой утвари, все обходились самыми простыми вещами.

— Я проклинаю эти времена и людей, создавших их, — проворчал он, потом налил вина богам пустыни, а остаток выпил сам.

— Игнатий, что…

— Я только попросил его дать вам разрешение пользоваться правом на воду, когда вы будете в оазисах. В конце концов, вы заплатили за него, а договор к чему-то обязывает.

— А он не хочет его выполнять?

— Этот человек — подлый скупердяй.

— Что же мне делать? — в отчаянии спросила Селена. — Моя мать не может дальше ехать. Ей нужно передохнуть.

— Успокойся, дитя мое. — И, пожалев о том, что напугал ее, погладил Селену по руке, пытаясь успокоить. — Все не так плохо. До города нам осталось всего два дня. На пути большое движение. Вы не останетесь одни.

— И все же мне страшно.

— Тебе нечего бояться. Дороги безопасны. Конных лучников пальмирской полиции пустыни боятся все бандиты. — Игнатий откинулся назад, наблюдая за Селеной, чье бледное лицо освещалось пламенем огня. — Не волнуйся, дитя мое, — тихо сказал он и положил ей руку на запястье, — я останусь с вами. Я позабочусь о тебе и твоей матери.

Хотя она и была дочерью богини и, как таковая, якобы обладала неограниченной властью, в этот момент царица Лаша чувствовала себя обессиленной. Она стояла на коленях у ложи сына, мучимого лихорадкой, и ничего не могла поделать, чтобы вырвать его из смертельных объятий болезни.

Врачи и придворные толпились позади, нервничая и робея. Они испробовали все средства, чтобы подавить лихорадку принца, но ничего не действовало. Царица пылала от ярости так же, как пылало тело ее больного сына.

Она подняла голову и пристально посмотрела единственным зрячим глазом на врачей.

— Где Казлах?

Врачи переглянулись:

— Он в храме, царица.

Она вскинула брови:

— Он умоляет богиню сохранить жизнь моему сыну?

Страх, такой же ледяной, как воды Евфрата, пробежал по жилам придворных.

— Речь… э-э… идет о делах царя, царица.

— Приведите его. Если мой сын умрет, он умрет не один, — она устало поднялась, — а теперь все вон отсюда.

Она вышла на балкон, откуда виднелась река, перекатывающая свои воды в лунном свете. Царица Лаша взглянула вниз, на вавилонскую иву, и почувствовала себя несчастной и подавленной. Многие годы она распоряжалась смертью, а теперь казалось, что смерть управляет ею. Она любила сына больше всего на свете.

Она медленно подняла глаза к серебряной богине на небе и принялась молиться:

— Великая Мать, не дай умереть моему сыну…

Селена взглянула на серп луны на черном небе и зашептала:

— Великая Мать, сохрани жизнь моей матери.

Она сидела на земле и держала на коленях голову Меры. Несколько минут назад она влила ей в рот пару капель воды, которая успокоила ужасный приступ кашля. Селена боялась ее шевелить. Вскоре после полуночи Мера открыла глаза и взглянула на дочь.

— Пора, — тихо произнесла она, — час моей смерти близок.

— Нет, мама…

— Да, девочка моя, — возразила Мера между вдохами, дававшимися ей с трудом, — пришло время правды. Поэтому послушай меня. Послушай меня внимательно. Мне нужно сказать тебе нечто очень важное, и мне очень тяжело говорить. Мне не суждено увидеть Пальмиру, дочь моя. Я выполнила свою задачу. Моя работа завершена. Я привезла тебя назад…

— Мамочка, — бормотала Селена, гладя Меру по волосам, — я не понимаю, о чем ты говоришь. Что ты имеешь в виду, говоря, что ты привезла меня назад?

— Шестнадцать лет назад… Ты избранная…

Взгляд Селены задержался на посиневших губах матери, в то время как она силилась понять смысл, скрытый за ее словами.

Избранная? — думала Селена. — Избранная для чего?

— Твой отец… — выдохнула Мера, — он сказал, что ты происходишь от богов. Что ты принадлежишь им.

Селена непонимающе уставилась на Меру. Много лет назад Мера рассказывала ей о рыбаке, погибшем до ее рождения. После этого они больше никогда о нем не говорили. Как могло прийти в голову простому рыбаку утверждать, что его дитя происходит от богов?

Слезы брызнули у Меры из глаз, и она прокляла тело, предавшее ее, ставшее ее врагом. Я должна была сказать ей раньше, когда у меня еще были силы. Почему я так долго откладывала и не говорила правду?

Мера закрыла глаза. Она знала ответ. Потому что я боялась. Я хотела, чтобы она чуть дольше оставалась моей. Я хотела, чтобы еще пару дней она побыла моей дочерью. Я не хотела смотреть на нее и знать, что она больше не думает обо мне, а думает о другой женщине, той бедной молодой женщине, которую солдаты увели сразу после родов. Мне было бы невыносимо смотреть на дочь и знать, что я ей больше не мать.

— Селена, ты была самым прекрасным в моей жизни. Ты пришла ко мне, когда я была совсем одна. Я была эгоистичной. Я хотела, чтобы ты была только моей. Но я знала, что когда-нибудь боги предъявят мне свои права на тебя. Они отметили тебя при рождении, и сегодня на тебе есть этот знак. Каждый раз, когда ты проклинаешь свой язык, а я знаю, что ты это делаешь, думай о том, что такой тебя сотворили боги и что это знак их расположения к тебе.