Король Островов - Дебби Маццука Страница 26

— Боже правый, что я сделал?

Он оттолкнул от себя ее руку и, отвернувшись от Эванджелины, перевернулся на спину и задохнулся от обжигающей судороги.

— Нет, ты ничего не сделал. Успокойся, — сказала она тихим, слабым голосом, глядя на него потускневшими фиалковыми глазами, казавшимися огромными на бледном лице.

Лахлан снова повернулся на бок, и мучительная боль прекратилась. Без боли, затмевающей его разум, он осознал, что его рука легла на округлые женские ягодицы, что мягкая, пышная грудь Эванджелины уперлась ему в грудь.

Лахлан облизнул приоткрытые губы, готовясь принести извинение, так сказать, все объяснить, и, ощутив медный вкус, застыл. Кровь. Он пронзил Эванджелину взглядом и коснулся рукой ее лица.

— Рассказывай. Рассказывай, что я сделал.

От единственного объяснения, которое могло прийти ему на ум, у него внутри все перевернулось. Он сделал с ней то, что делали с ним.

Туман у него в голове рассеялся, и Лахлан вспомнил, что на него набросились два белых медведя — тяжело раненных, уверенных в его смерти. Возможно, в полном боли бессознательном состоянии к нему снова вернулись кошмары Гластонбери, и он вместе с собой увлек в них Эванджелину?

— Ты не сделал ничего плохого. — Накрыв его руку своей, Эванджелина посмотрела ему в глаза немигающим взглядом. — Прости, Лахлан. У меня не было выбора. Ты умер бы.

Ощутив, как она вздрогнула, Лахлан перевел взгляд вниз на свою руку. Если он с трудом мог сжать ее, то как эта почти неощутимая хватка могла причинить ей боль?

— Как, Эванджелина? Как ты спасла меня?

Зажав зубами нижнюю губу, она посмотрела вниз на свою руку. Убрав ладонь с ее щеки, Лахлан взял в пальцы ее запястье и повернул его к свету — засохшие капли крови окружали глубокую резаную рану у нее на запястье.

— Ты дала мне свою кровь?

Лахлан с ужасом посмотрел ей в глаза.

— Мы не знали, что еще делать. Я… мы не могли допустить, чтобы ты умер.

— Лучше бы я умер, — сказал Лахлан при мысли, что из-за него она испытала хотя бы часть того, что он терпел в заточении.

— Мне правда очень жаль. — Эванджелина отвела взгляд и потупилась, но он успел заметить, что у нее в глазах блестят слезы. — Гейбриел сказал, что ты поймешь. Зная о моей магии, они решили, что ты быстрее поправишься, если кровь тебе дам я.

Попытавшись подняться, она задрожала от усилия и побледнела еще сильнее.

— Почему ты продолжаешь это делать? — Потянувшись к ней, Лахлан обхватил рукой ее предплечье, и Эванджелина скривилась. — Тебе больно?

— Ты сильный. — Эванджелина потерла руку, когда он отпустил ее. — Моя магия сделала тебя еще сильнее.

Лахлан гордился своей силой, и мысль, что он стал еще сильнее, не была ему неприятна, но его испугала мысль о том, чего это стоило Эванджелине.

— Ложись. Ты слаба, как котенок.

Эванджелина бросила на него возмущенный взгляд, а ему стало легче при виде крошечного признака проявления ее характера, и он едва заметно улыбнулся.

Когда она пристроилась возле него, Лахлан осторожно взял ее пальцами под подбородок и нежно заставил посмотреть ему в глаза.

— Будь со мной честной. Я причинил тебе боль?

— Нет.

— Я напугал тебя?

— Нет. — Слабый розовый цвет окрасил Эванджелине щеки. — Я знаю, ты недоволен, что тебе пришлось принять мою кровь, но они не оставили мне другого выбора.

— Ты хочешь сказать, что не хотела давать мне свою кровь? Что…

— Нет, просто я подумала, что ты предпочел бы кровь Гейбриела или Бродерика, учитывая, что моя…

Неужели она так глупа? Задумавшись о своем отношении к ее крови, Лахлан сразу же подумал о Бродерике и Гейбриеле, дающих ему свою кровь, и содрогнулся. Он был охвачен вожделением к Эванджелине, и если бы ему пришлось решать, чью кровь принять, то он выбрал бы ее. Почему она думает по-другому? Вспомнив, как отреагировала Эванджелина, когда он сказал, что лучше бы она дала ему умереть, Лахлан пристально посмотрел на нее, уверенный, что здесь скрывается что-то еще.

— Учитывая что?

— Что моя кровь испорчена.

У Лахлана все застыло внутри, когда он понял, что она подумала, будто он предпочел бы умереть, а не принять ее кровь. Он вполне ясно представлял, каким будет ответ Эванджелины на его следующий вопрос, и, погладив ее по щеке кончиками пальцев, спросил:

— Что значит, что твоя кровь испорчена, Эви?

— Во мне кровь моей матери.

— Ты не зло. Ты слишком самоуверенная, упрямая и эксцентричная. — Он убрал свои пальцы, удержавшись, чтобы не добавить «очень красивая и сладкая». — Не сомневаюсь, я что-то забыл, но если дашь мне время, я вспомню.

— Я говорю серьезно.

Слабая улыбка чуть-чуть искривила губы Эванджелины.

— Конечно, и я тоже. Ты не зло и никому никогда не позволяй так говорить о тебе. И давай покончим с этим. Я знаю, что у тебя не было выбора, кроме как дать мне свою кровь, и ты точно так же должна знать, что если бы я не умирал, то меньше всего хотел бы этого. Но раз это было необходимо, ты так же должна знать, что ничью другую кровь я бы не хотел получить, кроме твоей.

— Почему? — смущенно спросила она.

— Прежде всего, в одном твоем мизинце больше магии, чем у всех фэй, вместе взятых. — Он повторил Эванджелине ее же собственные слова. — А во-вторых, учитывая положение, в котором я находился, придя в себя, то от твоего запястья я получал гораздо больше удовольствия, чем если бы это было запястье Гейбриела, Бродерика или кого-то из трех ведьм.

— Трех ведьм?

Она сморщила лоб.

— Да, Фэллин, Шейлы и Райаны.

— Неужели для тебя жизнь просто большое развлечение?

Эванджелина сжала губы.

О нет, Лахлан не собирался допустить, чтобы она начала копаться в его мыслях.

— Ты слишком серьезна. Тебе для разнообразия нужно научиться получать от жизни удовольствие.

— Я знаю, на что ты намекаешь. Мне следовало бы понять, поскольку я часто видела, как ты применяешь свое искусство.

— Не понимаю, о чем ты.

Дотянувшись до ее руки, Лахлан погладил нежную кожу у краев раны, а потом поднес запястье к губам и коснулся поцелуем посиневшей и припухшей кожи, и Эванджелина испуганно вздрогнула.

— Это больно, Эви? — тихо спросил он, нежно водя губами по пораненному месту.

— Нет… Это… Так намного лучше.

Ее восхитительный аромат и слабый запах подсыхающей крови одурманили Лахлана, и, обведя языком вздувшийся рубец, он почувствовал, как внутри его водоворотом поднялось тепло. Боже правый, он жаждал ее.