Вечер в Венеции - Полина Поплавская Страница 27

– Он уже выбрал ее!

– Да здравствует ее величество Карнавальная Королева!

Божена, еще не понимая, что на самом деле произошло, почувствовала, что ее поддерживают уже не две, а множество рук и она плавно плывет по воздуху рядом со своим коронованным кавалером, которого тоже опять подняли вверх. А потом она увидела, что их обоих несут к появившейся откуда-то из темноты небольшой карете на высоких колесах. Когда она нащупала ногой ступеньку и, ухватившись за гладкое медное перильце, потянула другой рукой за ручку в форме цветка, прилаженную к двери кареты, то увидела в толстом граненом стекле окна кареты свое отражение и ахнула: на ее голове красовалась точно такая же корона, как и у ее спутника, который садился в карету с другой стороны.

– Она так красива!

– Король выбрал!

– Дорогу, дорогу! – слышала Божена отовсюду. И вдруг почувствовала, что карета, толкаемая не одним десятком рук, резко дернулась и поехала.

Божена, не успевшая еще сесть, покачнулась и оказалась на коленях у подхватившего ее Короля: их разгоряченные вином и весельем губы слились в долгом поцелуе.

– Смотрите, они целуются! Да здравствует любовь! – услышала Божена, но не смогла поднять лица, утопая в нежных объятиях незнакомца… Едва успев подумать, что все происходящее с ней сейчас – настоящее безумие, она почувствовала, что их губы вновь соединились.

Он не переставал целовать ее, пока карета, постепенно ускоряя ход, двигалась по набережной, и тогда, когда они свернули на пьяццетту и поехали в сторону Сан-Марко. А когда они въехали наконец на площадь, его сильные руки чуть приподняли ее и он прокричал: «Смотри!»

Божена подняла глаза и изумленно вскрикнула. Тысячи масок двигались вслед за ними, держа в руках факелы и разноцветные фонари. Всевозможные куклы на длинных палочках плясали над толпой. Били бесчисленные барабаны, оглушительно завывали на разные голоса рожки и дудки, звенели бубенцы и колокольчики на костюмах. И все это сверкающее шумное множество людей двигалось вместе с ними к центру площади!

Все остальное вспоминалось ей потом как сон. Появившаяся вдруг откуда-то Фаустина сняла с нее птичье одеяние, и уже знакомые ей карлики нарядили ее во что-то похожее на платье и мантию Короля, но только еще причудливей.

Но рассмотреть как следует свой наряд Божена смогла лишь на следующий день, а теперь ее, переодетую, тут же снова подвели к Королю. Улыбаясь, он взял ее за руку и повел по расстеленному на площади длинному многоцветному ковру. Их головы осыпали цветами, на их пути разбрасывали монеты, зерно, пуговицы, конфетти. Все это начинало напоминать Божене какой-то знакомый обряд, но лишь когда они подошли к огромному, пестрому, как и все остальное, бутафорскому алтарю, у которого их ждал хохочущий священник в довольно нелепом костюме, лишь отдаленно напоминавшем церковное облачение, и с веселым бубенчиком на слишком высоком клобуке, она поняла, что из загадочной птицы превратилась в шутовскую невесту и теперь, чтобы стать настоящей Карнавальной Королевой, должна обвенчаться с Королем. Не имея ничего против, она громко ответила «да» в ответ на вопрос, заданный ей священником, и получила на палец смешное леденцовое кольцо, которое тут же с удовольствием съела, сделав затем то же самое с кольцом Короля.

А потом они вместе стояли на деревянных подмостках в ярком свете софитов и наблюдали, как веселится и безумствует толпа. Рядом, болтая ногами и звеня бубенчиками на колпаке, примостилась Фаустина. Она была неотразима в роли королевского шута, и Божена хохотала, слушая остроумные замечания, которые та отпускала направо и налево.

Королевская чета тоже дурачилась как хотела. Божена распотрошила мешок с подарками, торжественно врученный им после венчания. Сначала они затеяли шутовское сражение, осыпая друг друга конфетти из найденных в мешке огромных хлопушек. Взрываясь, разноцветные хлопушки страшно дымили, и Божена с запутавшимися в ее густых волосах горстями конфетти, закашлявшись, выбралась из окутавшего их облака дыма и увидела, что на площади развернулась настоящая битва, сопровождаемая хлопками, треском и дымом. Россыпи конфетти взлетали в воздух, осыпая головы и плечи ряженых и уже засыпав всю площадь пестрым разноцветным слоем.

Оглядевшись, она заметила, что с другой стороны помоста на него карабкается огромное Ухо. Выкрикивая грозные ругательства, за ним гонится толстый Нос на тоненьких ножках. Потом Нос стянул Ухо с помоста и они пустили в ход ножи из посеребренной бумаги. Вдруг Нос схватился двумя руками за свои ноздри и страшно завопил. Он долго стонал и корчился в кольце плотно обступивших драчунов зевак, пока кто-то не подставил ему стул. Ухо, все это время заботливо суетившееся рядом со своим недавним заклятым врагом, присело у его ног, запустило руку в одну из зияющих ноздрей и после долгой возни вдруг извлекло оттуда еще один, точно такой же нос, но размером с человеческую голову. Ухо торжественно понесло кукольный нос по кругу, и Божена услышала, как в хохочущей толпе закричали: «Riuscito parto!» [6]– и поняла, что присутствовала при удачно разрешившихся родах.

На этом представление завершилось, но публика, еще больше развеселившись, долго не выпускала Нос с Ухом из круга, и те весело плясали под свист и улюлюканье толпы.

А потом Ухо, смешно барахтаясь в сцепленных руках, вырвалось из круга, подбежало к стоявшей на помосте Божене-Королеве и бросило ей под ноги что-то розовое. И у нее в руках оказался новорожденный – очаровательный пухленький Носик с глазами-пуговицами и болтающимися веревочными ножками.

А потом на сцену вскарабкался странный господин в черной мантии, какие в старину носили ученые. Под мантией у него была черная куртка, черные короткие панталоны на поясе с медной пряжкой и черные туфли с такими же бантами. Костюм оживлялся большим белым воротником, белыми манжетами и белым платком, заткнутым за пояс. Под черной маской, прикрывавшей только лоб и нос, пылали ярко нарумяненные щеки.

Сняв с головы черную шляпу с огромными, приподнятыми с двух сторон полями, он согнулся в преувеличенно низком поклоне. Божена хотела уже было поклониться в ответ, но незнакомец, молча отстранив ее, повернулся к сидящей прямо на голых досках Фаустине-Арлекино. Бросив взгляд вниз, Божена заметила, что те, кто глазел минуту назад на пляски Носа с Ухом, переместились поближе к сцене и поутихли в ожидании следующего представления.

Звякнув бубенцами, Арлекино встал и изобразил учтивое внимание. И тут началось. Доктор – а по крикам из толпы Божена поняла уже, что за маска почтила их своим вниманием, – открыл рот и, не останавливаясь и не снижая тона, выдал примерно следующее: «Флоренция – столица Тосканы; в Тоскане родилось красноречие; королем красноречия был Цицерон; Цицерон был сенатором в Риме; в Риме было двенадцать цезарей; двенадцать бывает месяцев в году; год делится на четыре сезона; четыре также стихии: воздух, вода, огонь, земля…»

Сначала Арлекино слушал Доктора внимательно, потом стал переступать с ноги на ногу, изображая нетерпение, и выразительно трясти головой, пытаясь отогнать от себя этот назойливый град ученой белиберды. Когда речь зашла о стихиях, Арлекино, крича, что у него началась мигрень, побежал по сцене, пытаясь убежать. Доктор, прервав с сожалением свою речь, бросился вдогонку и вскоре поймал свою жертву. Держа Арлекино за большую пуговицу, болтающуюся на животе, он привел его назад и, уже не отпуская, продолжил: «…землю пашут быками; быки имеют шкуру; шкура дубленая становится кожей; из кожи делают башмаки; башмаки надеваются на ноги; ноги служат для ходьбы; в ходьбе я споткнулся; споткнувшись, пришел сюда, чтобы вас приветствовать».