Бал gogo - Женевьева Дорманн Страница 3

Это ничуть не удивляет Бени: во всем, что касается колдовства, Лоренсии нет равных. Неудивительно, что у нее такая репутация в деревне Ривьер-Нуар, молва о ней докатилась до ее родного Флик-ан-Флака, хотя на мессу она всегда приходит первая и поет громче всех. Бени всегда было интересно, рассказывает ли она на исповеди о своей странной деятельности, о том, что ходит на кладбище и расставляет на могилах красные свечи, что в полнолуние разбивает яйца, о каких-то перьях и семенах, о дьявольских отварах, которые она разливает по бутылкам из-под кока-колы, и о камфаре, которую она жжет над банановыми листьями, шепча заклинания и отгоняя злых духов. И все это нисколечко не мешает ей во время месяца Марии разгуливать с четками в руках перед мадам де Карноэ, вера которой, как это всем известно, истинно апостольская, римско-католическая. Потому что душа Лоренсии похожа на китайскую бакалейную лавку — ту, что на перекрестке Труа-Рут. На витрине рядом с кастрюлями, косметикой и рулонами москитной сетки в добром согласии уживаются гипсовый Сакре-Кер, статуэтки Будды и отца Лаваля [1], Непорочное зачатие и фигурки бога Ганеши со слоновьей головой — те, что бросают в реку, чтобы унять паводок.

Из-за Лоренсии Бени до конца своих дней будет окружена невидимым, но реально существующим миром, вереницей призраков, которые веселятся или страдают, защищают или нападают, но с ними приходится считаться.

Всю свою жизнь из-за своей няни Лоренсии Бени будет видеть то, что другие не видят: тайные знаки в листве деревьев, в волнах, в облаках. Ночь для нее навсегда будет населена дикими кошками, волками, оборотнями и матапанами. Всегда она будет слышать, как под листьями дурман-цвета плачут души, которые появляются на реке в час, когда жабы аги заводят игру на трещотках.

Но на этот раз все по-другому, и Бени не удается отвлечься от долгих часов полета и забыть эти неприятности, даже думая о таком желанном возвращении на остров, о двери самолета — она откроется, и южное лето, как жар духовки, ворвется в салон, а там, снаружи, легкие платья, сари, оголенные руки, голубые горы, веера, воздух, напоенный терпким ароматом тростника, смешанным с запахом кориандра, камфары, шафрана и фимиама — всем этим и пахнет ветер.

И эта южная дорога вдоль моря, по которой ее повезет Линдси или Вивьян, вместо того чтобы пересекать остров по менее красивой, но более короткой внутренней дороге до Ривьер-Нуар, по дороге для всех разумных людей, для которых время — это деньги. Этот прибрежный маршрут всегда вызывает недовольство Линдси, он не понимает, зачем делать такой крюк и ехать по узкой дороге с обочинами, заросшими камышом, и таким плохим обзором. Адская дорога, перерезанная бесчисленными мостами и опасными поворотами, — да зачем же по ней ехать, когда есть дорога на Керпип, она совсем прямая и без всяких выкрутасов? Вывод: все нормальные люди ездят по дороге на Керпип. Достаточно посмотреть на вереницу машин, которые едут по ней. Каждый раз Линдси обижается, когда на повороте «мамзель» делает ему унизительный знак — свернуть.

Вивьян — совсем другое дело. Как и Бени, он любит эту дорогу детства, которая проходит через старый сахарный завод Саванны, Ривьер-дез-Ангий, мимо дома с призраками Суйака, тянется вдоль бретонского берега Риамбель и мимо диковатой горы Морн, залитой, как кровью, лучами заходящего солнца.

Он разделяет с Бени ритуал возвращения, как раньше разделял с ней удовольствия куда более запрещенные. Он едет не торопясь и останавливается везде, где только пожелает Бени. С ней он прогуливается, прислушивается на мосту к невидимой речке с руслом, заросшим равеналами и дурман-цветом, который похож на зеленые бархатные сердечки, когда созревает и распускает листья. Потом он паркует старый «зингер» под казуаринами рядом с Суринамом, где во время высокого прилива море касается дороги. Через скалы они добираются до маленького и круглого пустынного пляжа. И Вивьян смотрит, как Бени сбрасывает с себя все: одежду, европейскую зиму, дорожные проблемы, и затем — голая, смеющаяся и счастливая — погружается в теплые волны. Он раздевается и плывет к ней по золотой королевской дорожке, которую заходящее солнце прочерчивает на поверхности моря. И тут, молчаливые, родные друг другу, рассекающие море синхронным кролем, они обретают друг друга такими, какими были в детстве и какими останутся до самой смерти, верные этому морскому свиданию, которое и есть очищение. Время перестает существовать. Как будто не было скандала. Как будто их никогда не разлучали эти идиоты взрослые. Как будто самое главное — это плыть как можно быстрее прямо на запад, чтобы поймать уже наполовину утонувшее солнце, которое растворяется на горизонте.

Скандал. Скандал в хижине. Спустя девять лет Бени случается вспомнить, как кошмарный сон, тот проклятый день, когда им было по четырнадцать и когда тетя Тереза, мать Вивьяна, — черт бы ее драл раскаленными добела вилами — застукала их в старом охотничьем домике. Эта стерва, должно быть, давно выслеживала их, потому что у нее не было никакого другого повода ни в этот, ни в какой-либо другой день притащиться на этот сухой склон горы, в эту заброшенную, развалившуюся хижину, куда даже нищий индус не загнал бы своих коз, в хижину, о которой никто не вспоминал с тех пор, как дядя Лоик построил новый удобный охотничий домик, где и принимал гостей во время охоты на оленей.

Двое детей — а были ли они еще детьми? — да, они были детьми и всегда будут такими, они поклялись в этом друг другу на крови и обменялись амулетами ракхи, которые индийские братья и сестры дарят друг другу на празднике Ракша бандан в конце августа, чтобы быть связанными навсегда, — итак, двое детей сделали из этой заброшенной хижины свое тайное убежище. Дырявую крышу, разрушенную бурями, дождями и птицами, они заделали банановыми листьями и придавили камнями. На место выбитых стекол в единственном окне Бени прикрепила красную ткань, которая служила занавеской, а Вивьян укрепил веревками дверь. Старый матрас, покрытый хлопковым одеялом, украденным из подвала «Гермионы», служил сиденьем и кроватью. Из сложенных горкой камней соорудили низкий столик, на который Бени ставила красные свечи, простенькие, предназначенные для китайских пагод, Лоренсия жгла такие же свечи для своих колдовских целей. Они часто приходили сюда и были счастливы в своем уединении, они прислушивались к шумам снаружи, к стрекотанию цикад, к тявканью маленьких гекконов, к крикам обезьян и шелесту лесных бабочек, к хрусту сухих веток, которые скатывались под окно хижины из-под оленьих копыт. Когда ветер дул в их сторону, до них доносились звуки из расположенной внизу деревни: кричала мать, ругая детей, визжали свиньи, ссорились рабочие — они в резиновых сапогах топтали рассол на солеварне; продавец мороженого гнусавым голосом заводил одно и то же — первый куплет «Моста через реку Квай». Вдали шумело море, волны без устали разбивались о коралловый риф, и это было похоже на перестук колес поезда, который вечно будет ехать мимо.

Обложившись комиксами и развалившись на матрасе среди кокосового печенья и отвратительных разноцветных сладостей из китайской лавки, Вивьян и Бени помимо этих удовольствий своего возраста отведали и другие — не такие невинные.