Время повзрослеть - Джеми Аттенберг Страница 3

— Да.

— Формально я еврейка.

— О’кей.

— И жительница Нью-Йорка.

Я заколебалась. Конечно, я нечто большее, чем все это.

— Я друг, — продолжила я. — Я дочь, я сестра, я тетя. — В последнее время эти роли проявляются реже, но все равно являются частью моей личности.

Про себя я добавила: «Я одинока. Я алкоголик. Я нереализовавшийся художник. У меня привычка громко стонать во время секса. Я капитан тонущего корабля, и корабль этот — мое тело». Вслух же произнесла:

— Я брюнетка.

Я иду на свидание с мужчиной, с которым познакомилась в интернете, и проходит оно не лучшим образом. Несмотря на то, что я получила определенное удовольствие от того, что была не самой пьяной в нашей маленькой компании, длилась наша встреча недолго. Ведь мне пришлось справляться с нетрезвым мужчиной, следить за тем, враждебный он или веселый. Я решила посмотреть на ситуацию с другой стороны. Это не свидание, это прослушивание для пьесы об ужасном свидании.

К тому времени, как я пришла, он уже опрокинул два бурбона. Поначалу я проявляла терпение, но разозлилась, когда поняла, что он чересчур активно меня трогает. Слишком фамильярный, слишком самоуверенный, а еще на нем водолазка, и при его форме головы нельзя носить такую одежду; может быть, дело в его подбородке или губах, я даже не знаю, но я просто не могу его выносить в этой водолазке. И потом, когда мы расходились, он спросил, читала ли я эту книгу. Я сказала:

— Нет, а ты?

А он ответил:

— Нет, я редко читаю.

И я подумала «Quelle surprise» [2]. После он добавил:

— Но я могу сказать, что она точно о тебе.

— Ты тоже одинок, почему же она не о тебе? — разозлилась я.

— А, ну так у меня это все ненадолго.

Постоянство моего непостоянства. Мной овладела эта мысль. Я стояла возле него перед входом на станцию метро, находясь в собственном распоряжении. «Я — это все», — хотелось сказать ему. Но для него я ничто, потому что именно так он чувствует себя в данный момент: он одинок, и он ничто. Как объяснить ему: то, что применимо к нему, не применимо ко мне? Его контекст — не мой контекст. Как взорвать автобус, в котором ты вынужден ехать всю жизнь? Это не твоя вина, что других доступных средств передвижения нет.

— Тебе стоит прочесть ее, — сказал он, и я ударила его по руке своей сумочкой, как если бы он нападал на меня, а я требовала оставить меня в покое.

Я ушла со сцены — прослушивание окончено, — и он выкрикнул мне вслед последнюю реплику:

— Эй, это еще за что?

Может, он назвал меня сукой, — сейчас и не вспомнить. Скорее всего, он произнес это шепотом. Неожиданная импровизация.

Никогда не прочту эту книгу. Я оставила ее в прачечной своего многоквартирного дома, а когда пришла в следующий раз, ее уже не было. Мама больше не спрашивает о ней. Ее оценка моих проблем постоянно меняется. На какое-то время мое семейное положение оставили в покое.

Давай забудем о нем, хорошо? Можем мы поговорить хоть о чем-нибудь другом, пожалуйста?

Я отправилась в Сиэтл, одна, на свадьбу своей подруги Индиго. Она стала первой коллегой, с которой я подружилась, когда начала работать в рекламе. Мы выпивали вместе в «счастливые часы» в центре города практически каждый четверг в течение нескольких лет и даже отдыхали вместе — всего несколько недель, но все же. Ее мать из Тринидада, а отец белый, и везде, где мы бывали, мужчины говорили ей, что она «экзотична», а она всегда отвечала: «Я не птица и не цветок, я человек». В конце концов она ушла с работы, чтобы стать инструктором по йоге, но теперь вот выходит замуж за богатого мужчину, поэтому работает только полдня. Тем не менее они организовали свадьбу в стиле хиппи или как минимум с подобными атрибутами: жених с невестой босиком, кругом дикие цветы, ее платье похоже на лохмотья. Мы находились на заднем дворе чьего-то дома, хотя этот двор выглядел как Пьюджет-Саунд [3].

Я сидела за столиком для одиночек под мерцающими огоньками и виноградными листьями. За столом оказались еще четыре одинокие женщины: две из них лесбиянки, к тому же лучшие подруги, и они постоянно сплетничали обо всех, с кем ходили в колледж; одна — монахиня на пенсии, чья история так и осталась неизвестной; и четвертая женщина — Карен, настоящая карьеристка. Я говорю это не для того, чтобы посмеяться над ней, а потому, что она так представилась, а значит, и подавно была таковой. Еще за столом сидели два гея, — раньше они встречались и теперь воспользовались моментом, чтобы выяснить отношения, — и два натурала: недавно разведенный дядя жениха по имени Уоррен и высокий широкоплечий мужественный парень по имени Курт, который работал в главном офисе «Сиэтл Маринерс» [4].

Я наблюдала за тем, как Карен быстро пьянела от вина «Сансер». Курт присоединился к ней, но он пил скотч. Они безбожно, бесстыдно, почти профессионально флиртовали друг с другом, и казалось, что мы не на свадьбе, а в баре. Напротив них стояла коробка с попкорном, по телевизору шла шумная спортивная передача, а музыкальный автомат каждые пятнадцать минут автоматически включал энергичную попсовую музыку. Мы с Уорреном сидели сзади и наблюдали за ними — это был наш способ флирта. Как будто мы с ними на двойном свидании, только мы их ненавидим.

— Скоро они разденутся прямо здесь, — сказала я Уоррену. — Я уже предвкушаю.

Уоррен засмеялся. Ему было чуть за пятьдесят, он держался мягко, спокойно. Он сохранил все волосы, которые уже седели на висках, и был богат, как и его племянник, который женился на моей подруге Индиго. Уоррен сообщил, что недавно вступил в клуб пешего туризма.

— Мы путешествовали с женой, потом я занимался этим один, но иногда мне хочется разделить это увлечение с другими людьми, — сказал он.

У него были загорелые худые руки. Еще он рассказал, что шесть месяцев назад завел собаку и каждое утро гуляет с ней в парке. Осознание того, что дома его ждет собака, помогло ему преодолеть тяжелые времена.

— Я рада, что у тебя есть собака, — ответила я.

Мы ели устрицы, собранные тем же утром, открытые перед подачей. Пили отличное шампанское, настоящее, из Франции, и поднимали бокалы один за другим. Курт потерял галстук и обнял Карен. Он поцеловал ее в щеку, они что-то шептали друг другу на ухо. Явно что-то задумали. За Олимпийскими горами [5] садилось солнце и ослепляло нас ярким светом.