Мистика - Тамара Шатохина Страница 30

   На улице возле двери послышались звуки разговора:  голос бабы Мани и незнакомый мужской  - сильный, приятный, со смешком и какими-то знакомо приветливыми интонациями.  Потом они вошли в дом,  и хозяйка сунула  в мою дверь полушалок и сорочку, громко сказав:

-  Накинь на плечи, внучка,  и выйди к нам на минуту.

    Я вскочила в это  безобразие, как солдат по тревоге – на раз-два.  В груди старинное подобие комбинации  немилосердно жало, бедра обтянуло до треска ткани, а на талии пузырилось и сборилось.  Поэтому я плотно укуталась  в  шаль, которая скрыла меня почти всю, как покрывало и высунула голову  из комнатушки – сил уже не было терпеть, я должна была знать, что там происходит.  Выглянула и увидела…

    У  входной двери стоял мужчина моего примерно возраста или возраста  Олега – не важно, это был наш ровесник.  Крепкий, судя по развороту плеч, среднего мужского роста – метр семьдесят пять  где-то,  темноволосый и темноглазый, с загорелым до цвета бронзы приятным лицом.   Очень мужским лицом – ни капли милоты, мягкости, заманчивости - твердые, чуть грубоватые черты были четкими, резкими  и…  прекрасными в своей завершенности.  Как объяснить это впечатление? Будто именно сейчас, в этом его возрасте  и был достигнут тот самый пик,  настал полный апофеоз и апогей  состоявшейся, взрослой уже  мужской  красоты.  Неяркой, строгой, без вызова.  Типаж такой… чем-то он напомнил Беркутова.  В выражении лица того и во взгляде тоже чувствовалась такая  же спокойная уверенность и сила характера, но  этот мужчина  понравился мне сразу.

    Скорее всего, и даже наверняка,  он  мог  быть и суровым и жестким,  но  сейчас    приветливо и немножко насмешливо  улыбался,  глядя на меня  и  я засмотрелась на него, глядя в черные, как у Ромки, внимательные  глаза.  Хотелось  верить, что и я тоже  улыбнулась ему в ответ, а не нервно оскалилась.  Его улыбка стала еще шире,он  вздернул черную бровь и знакомо так гаркнул, заставив сердце радостно встрепенуться:

-  Здорово живете!  Внучка…   бабка твоя не против, а ты разрешаешь войти?

-  И тебе здорово.  А чего ж?  Проходи, - медленно  опустила я взгляд  вниз, внимательнее разглядывая его одежду и задержала дыхание, узнавая…   Когда мы с Олегом  шли в колонне  «Бессмертного полка», я несла  над собой увеличенную фотографию своего прадеда  -   танкиста в Великую отечественную.   Он был снят возле  танка – тяжелого ИСа,  и одет вот так же – точь-в-точь:  в черный, с пятнами  салидола  и офицерскими  погонами старого, времен войны еще образца, комбинезон, а на поясе –  небольшая пистолетная кобура.   Сапоги,  танкистский шлемофон в руке,  а эти руки…

   Ладони нашего гостя…  пальцы были черного цвета, только ногти  более-менее выделялись натуральным цветом человеческого тела.  Я шагнула в комнату, как потерянная, подошла и потянулась к его руке.  Он вскинул ее, протягивая для приветствия, перехватил мою, потряс ее и сказал, улыбаясь:

-  Иван.  А  тебя как зовут, красавица?

-  Алена, -  кивнула и  спросила: -  Что у тебя с руками? Что случилось?

   Я держала его ладонь двумя руками, не отпуская, и с ужасом разглядывала кончики пальцев – пучки возле ногтей ороговели и полопались.  На фоне почти черной кожи эти трещины розовели свежим обнаженным мясом и даже, казалось,  слегка сочились сукровицей.  Он  мельком взглянул на свои пальцы, отнимая их у меня, и  пожал плечами:

-  Мазут въелся.  А тут… еще с зимы никак не заживет –  ладили   перебитый трак на морозе.

-  Что ж рукавицы-то  не надел? –  спросила с горечью баба Маня.

-  А много  в меховых рукавицах наработаешь под обстрелом?  - повернулся он к ней, забывая про меня: - Мать, так что?  Мужики с дороги, шли долго, спали  даже в машинах.  Вымыться бы да исподнее отстирать… обеспечение еще не скоро подтянется.  Знаешь, как говорят?  Бывают бойцы грязные, сильно грязные и танкисты... это уже совсем  предел,  - хохотнул тихонько и продолжил серьезно: - Поспроси у соседей - у кого еще банька.  На завтра. Тушенкой заплатим, махрой – сменяешь потом на зерно либо  дрова.

-  Хорошо, сынок, все сделаем,  а как же, а чего ж не устроить-то? - ласково  заворковала баба Маня, -  проходи сейчас, присаживайся к столу.  Ох,  забыла! Возьми вот, - совала она ему в руку  тонкий кусочек хозяйственного мыла и вафельное полотенце -  пошли  под окошко, там видно от свечки.  Алена, захвати  ведро с водой и кружку.

-  Не суетись, мать, -  отмахнулся гость, -  не такой я голодный.  Тут не так поесть, как вымыться хочется.  Что, если я сразу  в баньку, раз у вас, говоришь - топлено?  Первым и пойду, как в разведку?

   Баба Маня отвернулась, суетливо  разжигая керосиновую лампу:

-  Тогда ты иди…, а кашу я укутаю.  Вымоешься, и пока Аленка исподнее твое постирает,  ты и поешь.  Верхнее-то есть свежее?

-  Н-ну… - оглянулся он на меня, - я и  сам  могу выстирать.  А верхнее – да, есть в машине.

-  Не готова, каждый раз не готова, - бормотала баба Маня, когда он вышел, очевидно – за чистым исподним.

-  Ты уже поняла? – отчаянно взглянула она на меня, -  он оттудова – с войны.  Десять раз должен прийти сюда.  Ты девятая уже.  Как  женщина появится у меня в доме – так и жду его.  Свет гаснет, танк гремит…

-  Как это связано?  Почему девятая?

-  Потом  расскажу… вернется скоро.

-   Он что –  наш, с Дона?  Говор знакомый.   Почему не предупредили, не сказали  заранее, что ж вы так, баб Мань? – говорила я, чтобы только не молчать – в голове не укладывалось.

-  Чтобы  сбежала?!  Бегали уже! – прикрикнула она на меня.

-  И зачем я тут?  Те женщины?  Я что – должна с ним переспать? – поразилась я, приплетая  к своей растерянности  еще и беспокойство.  Все эти  басни о ведьмах – инициация, вхождение в силу… тьфу ты! Да что за бред лезет в голову?!

-  Да Бог с тобой!  Не дурей.  Вы мне, как знак, что он будет сюда. Помоется мужик и уедет, никто с ним не спал, он спешит в… свою дивизию... или полк?  Утром должен быть там  к  восьми, как штык.

-  В какую, к ляду, дивизию, баба Маня-а?  Вы что это - на самом деле? – отчаянно прошипела я.

-  Господи…  да уедет он и все! Тебе-то чего? – всхлипнула она, -  ты девятая, а после десятой уже и смерть ему…

   Дверь распахнулась.  На пороге стоял танкист уже без шлемофона в руках,   и устало  улыбался:

-  Проводите кто?  Темно, не видать ни зги –  в какой стороне  банька-то у вас?

   Баба Маня резво дернулась к нему и споткнулась, я подхватила ее и усадила,  поглаживая худенькие вздрагивающие плечи,  а танкист сказал с  участием:

-  Да что же ты, мать, все суетишься?   Внучка вон покажет.

   И шагнул за дверь первым, держа в руках сверток со свежей одеждой, а баба Маня обернулась ко мне:

-  Накинь… а-а-а! Сходи быстро, оставишь там ему керосинку.   Склянку с мазью для рук отдай, но вначале пускай подержит  пальцы в травяном  напаре – скажи…  ванночку нужно сделать перед мазью.  Не послушает же, не станет!  Они ж дурные!  Или уснет.  И полотенце… полотенце тоже!  Не готова, опять не готова, да что ж такое-то? Да разве к такому можно быть…? –  тихо заплакала она, - Господи, как же  жалко его…