Ночные тайны - Ганс-Йозеф Ортайль Страница 30

Он в двух словах рассказал Байерману о своем разговоре с Ханггартнером. Байерман был изумлен и даже не смог отпустить свою очередную шутку. Хойкен заметил, что в его глазах он сразу вырос. Георг почувствовал, что внушает уважение к себе. Второй раз за сегодняшнее утро он был польщен. Коротко и дружески сжав руку Байермана, он дал понять, что разговор окончен, затем пододвинул свое кресло ближе и занял место председателя. Когда Петер Осткамп почти одновременно с ним встал и закрыл дверь, все начали понемногу успокаиваться.

Хойкен поздоровался и открыл конференцию коротким рассказом о посещении клиники. Он не стал вдаваться в детали, дважды повторив успокаивающий оборот «состояние стабильное». Сотрудники слушали внимательно, однако Хойкен понял, что не нужно слишком долго развивать эту тему. Пока он говорил, в зале было необычно тихо, никто даже не пригубил кофе. Все сидели с отсутствующим видом, как будто ученики в школе, которые должны ловить каждое слово учителя. Георг постарался поскорее выпутаться из этого положения. Откинувшись на спинку кресла, он сделал паузу и слегка стукнул по столу рукой. Это означало, что пора переходить к повестке дня. Только Норберт Волле не умел, как другие, быстро переходить от подавленного состояния к веселому и оживленному.

Хойкен, вопреки всему, был в хорошем расположении духа. Он совершенно точно знал, чем оно вызвано. Тема конференции должна быть четко обозначена и детально рассмотрена. Речь шла о выпуске продукции весной будущего года. Предполагалось заслушать первые соображения по поводу предварительного просмотра программы, мнения о печати и рекламе. Каждый присутствующий здесь знал этот обычный порядок, но в начале собрания должна быть обнародована определенная идея, и эти слова звучали для всех как сигнал. Их маленькие нервные лошадки стояли на старте, а плети были зажаты под мышкой. Когда Хойкен приготовился открыть заседание, он подался вперед и, взглянув на Байермана, попросил его рассказать о проекте Ханггартнера.

Сообщение о новой рукописи Ханггартнера было предложено заслушать в первую очередь, потому что она станет самым прибыльным романом весны и все другие программы будут лучше продаваться благодаря этому изданию, а некоторые выпущены только потому, что появится этот роман. Конференция началась с представления романа Ханггартнера. Начало было сильным. Хойкен был доволен. Только при одном упоминании имени этого писателя все насторожились. Пять-шесть минут все присутствующие сидели молча, словно взяли маленький тайм-аут. Роман Ханггартнера было непросто предугадать и подсчитать прибыль от него, однако не было ничего скучнее, чем разбирать подробности его легко предсказуемого содержания.

Байерман это, конечно, знал. Поэтому он с самого начала заинтриговал слушателей заявлением о том, что фабула будущей книги все еще неизвестна. Сюжет романа Гюнтер описал намеками, представленными в форме вопросов, что позволило даже развеселить слушателей. Никто и подумать не мог, что такая тонкая тема может нести в себе столько остроты. Все с облегчением поняли, что им не придется скучать из-за надоевших причуд Ханггартнера. Хойкен тоже радовался, но никому этого не показывал и вертел в руках карандаш. На конференции без карандашей не обойтись — это излюбленный рабочий инструмент добросовестного и профессионального издателя, чьи комментарии, замечания (очень важные, а чаще всего мимолетные) и наброски с натуры можно в самом худшем случае тут же стереть ластиком.

Хойкен демонстрировал свой карандаш, а сам внимательно наблюдал за реакцией сидящих за столом. Волле записывал больше других, так усердно, будто грузил стройматериалы в слишком маленький грузовик. Парень еще не понял, что так можно опозориться. Своим беспрерывным конспектированием он расписывается в своем прилежании, но, в конце концов, показывает, что не может самостоятельно принять ни одного решения. Мог бы поучиться у Ротбергер. Ей достаточно бросить взгляд на страницу, и она уже видит, как использовать блок с вызывающе маленькими заметками в качестве площадки для игры. Она записывала от и до только заглавие и делала это очень быстро с помощью стенографии, словно при этом сразу и упорядочивала. Осткамп, напротив, ничего не записывал. Он сидел прямо и неподвижно и всем своим видом показывал, что все, что сейчас говорят о романе Ханггартнера, его не касается и Ханггартнер для него не только не предмет обсуждения, но вообще чуть ли не последний человек. Он, конечно, не имеет права здесь даже заикнуться об этом и сразу после утренних сплетен отправится в коридор.

Байерман закончил свое выступление. Он единственный из присутствующих дерзнул заявить, что с нетерпением ждет роман Ханггартнера, хотя точно знал: никто из сотрудников не заинтересуется всерьез этой книгой и позже они, самое большее, бегло просмотрят ее, чтобы посмеяться над особенно неудачными отрывками.

Затем было голосование, и большинством голосов роман Ханггартнера утвердили первым пунктом программы. Этого и следовало ожидать. Роману отводилось со всеми предоставленными для него сентиментально звучащими рекламными лозунгами («Еще одна любовь — еще одно счастье») минимум две, если даже не все четыре страницы предварительного просмотра.

Норберт Волле отреагировал на слова «предварительный просмотр» первым. Ему пришло в голову, что он, как руководитель отдела рекламы, должен подать хотя бы маленькую гениальную идею. Все устремили на него свои взгляды, когда Волле, как драгоценный трофей, вынул из своей папки фотографию, на которой был запечатлен Ханггартнер. На голове писателя была шляпа, а вокруг шеи обернут шикарный, очень стильный шарф, концы которого переброшены назад. Ханггартнер стоял, прислонившись спиной к белой стене, словно договорился с кем-то о встрече и ждал, как мечтательный юноша из «Явления Марии», еще одну женщину, сошедшую с небес. Волле в двух словах пояснил, что это, как он выразился, «магическое» фото не только украсит суперобложку, но будет задействовано для рекламы. При этом он развязно ухмыльнулся, будто рассказывал о скверной выходке хулигана. Осткамп тут же снова стал отрешенно смотреть перед собой, демонстрируя свое отвращение, которое все сразу заметили. Как редактор отдела искусства и фотографии, Петра Зейбольд должна была тоже сказать свое слово. Все ждали этого, предвкушая определенные замечания с ее стороны, которые не дали бы этой фотографии ни малейшего шанса быть так широко использованной, когда Байерман еще раз поднял руку и предупредил ее выступление. Он сказал, что подробное рассмотрение вопроса, к сожалению, следует пока отложить, потому что нет уверенности, что Ханггартнер отдаст свою рукопись завтра, как было условлено ранее.

Хойкен наслаждался наступившей паузой. Он заранее договорился с Байерманом, что это замечание тот выскажет в конце. Все, включая Осткампа, выглядели сейчас так, как будто что-то прослушали перед этим или не поняли сейчас. «Они чувствуют себя обманутыми, — подумал Хойкен. — Таким образом можно расправиться со всем высокомерием мира». Он приподнял голову, всем своим видом показывая, что для него это тоже неожиданность. При этом он почти восторгался тем, как изящно Байерман это сделал.

Ханггартнер не хочет отдавать рукопись… Ничего подобного никто в этом зале никогда не слышал, потому что все знали, что Ханггартнер день и ночь самоотверженно трудится. На всех его работах можно было так и написать: «Беспрекословное самоотречение». Благодаря этому Ханггартнер стал знаменитым. Он отдал всего себя служению литературе и весь свой талант, до последней капли, отдал людям. Никто не проронил ни слова. Все ждали от Байермана объяснений. «Вот он, драматический момент», — подумал Хойкен. Он не смотрел на Байермана. Его взгляд блуждал по потолку, как будто он думал о том, не поменять ли этот скучный светло-голубой тон.