Ночные тайны - Ганс-Йозеф Ортайль Страница 31

Петер Осткамп был первым, кто пришел в себя. Он быстро поднял правую руку, чтобы взять слово. Возможно, он почувствовал, что есть шанс продвинуть свою молодую писательницу. Однако Хойкен проигнорировал просьбу Петера. Он захлопнул свою тяжелую папку и с решительным видом отодвинул ее в сторону. Все знали, что Ханггартнер всегда имел дело только со старым Хойкеном и ему первому передавал свои рукописи. Отец был связующим звеном между издательством и Ханггартнером, и теперь все увидели, что эта связь оборвалась. Хойкен дал им еще немного времени, чтобы страх заработал, потом отложил свой карандаш. Его считали в этом кругу способным менеджером. Никто лучше его не знал, как устроить так, чтобы книга продавалась, и способствовать этой продаже соответствующими методами. Но как редактор он не очень отличился и с авторами работал не часто, передавая это дело опытным коллегам-профессионалам. Раньше он был человеком, работающим для программы в целом, а не индивидуально с каждым писателем. Он обдумывал, какие книги к каким подходят, заботился о том, чтобы из общей литературной массы возникла хорошо подобранная серия, которую можно было пустить в продажу два раза в год, чтобы получить неплохую прибыль.

— Все мы, — начал он негромко и медленно, — знаем, что Вильгельм Ханггартнер уже много лет связан с нашим издательством так тесно, как никакой другой автор. И мы также знаем, что эта крепкая, дружеская связь основана на близких отношениях Вильгельма Ханггартнера с владельцем этого концерна. Вот почему, а также потому, что этот писатель и его роман занимают в наших планах особое место, Вильгельм Ханггартнер был одним из первых, кому я позвонил, чтобы сообщить о болезни нашего шефа. Вильгельм Ханггартнер был потрясен. Для него, как и для нас, это известие было совершенно неожиданным. Поэтому он просто не в состоянии действовать по заранее намеченному плану и приехать завтра в Кёльн для передачи своей рукописи.

Каждая произнесенная Хойкеном фраза делала свое дело. Георг чувствовал, что все уже сейчас так увязли в этой теме, что другие темы не могут с ней сравниться. «Вот типично ханггартнеровский метод, — подумал он. — Вильгельм делает это в каждой своей книге. Заботится о том, чтобы привлечь внимание какой-нибудь мыслью в фельетоне, а если это не помогает и его личные капризы ничего не дают, он брякнет что-нибудь неподходящее о состоянии нации». Однако на сей раз эти трюки пойдут на пользу не только ему и его книгам. Теперь, если все сделать грамотно, кто-нибудь другой, например Георг Хойкен, может использовать их. Он может ставить эти трюки прямо здесь, в этом зале. Пусть все хорошенько задумаются над тем, кто должен занять пост руководителя концерна.

Герман Патт, кажется, уже начал задумываться. Он вынул из кармана пачку сигарет и положил ее перед собой так демонстративно, словно сейчас ему могла помочь только еще одна доза канцерогенов, без которых он не мог думать. Петра Зейбольд стащила с носа очки и украсила ими свой календарный план. Наступило время раздачи подарков. Хойкен немного отодвинул кресло назад и провел рукой по волосам. Он говорил так, словно преподносил благодарным слушателям маленькие милые сюрпризы:

— Ханггартнер решил, что пересмотрит срок сдачи своей рукописи. Лично я отнесся к этому с большим пониманием. Такое же понимание я предполагаю найти и в вас, так как не поставил в известность об этом решении главы нашего концерна. В течение многих лет он плодотворно трудился на своем посту. Сейчас болезнь не позволяет ему участвовать в текущих делах. Мы должны попытаться, со своей стороны, доказать, что можем проводить эту работу так же хорошо, как она сейчас идет, и без его непосредственной помощи. Точно в таком же духе я высказался вчера вечером в личном и очень доверительном телефонном разговоре с Вильгельмом Ханггартнером. Мы с этим автором знакомы уже много лет и оба знаем, чего нам ждать друг от друга. Поэтому я был растроган, когда Ханггартнер в конце нашего разговора сказал, что принял решение приехать завтра в Кёльн, чтобы передать свою рукопись лично мне.

Хойкен не двигался, он сидел, наклонившись вперед, словно потрясенный своими собственными словами. Его взгляд застыл на пустой бутылке, которая стояла перед ним, как будто он смотрел трогательный фильм, посвященный его жизни. Герман Патт крутил на столе свою пачку сигарет, а Юлия Хандвитт подперла голову рукой. Только Байерман отреагировал сразу и произнес в полной тишине:

— Я думаю, это хорошая новость. Мы все знаем, что ты хорошо завершишь переговоры, Георг. Ханггартнер — это тяжелый, очень тяжелый случай, но после того, что ты сейчас сказал, у меня нет ни малейшего сомнения в том, что все завершится положительно. Все-таки в случае с Ханггартнером мы могли остаться в проигрыше.

Георг усмехнулся. Байерман разговаривал с ним, как со школьником, которому все время прощают его плохие привычки. Затем Хойкен выпрямился, стукнул кончиками пальцев правой руки по столу и сказал:

— В будущем году у нас будут еще книги. Господин Осткамп, продолжайте, пожалуйста.

Он знал, что это подло — давать теперь слово Петеру. Каждый, кто хотел выступить, должен был потрудиться, чтобы его стали слушать. Что бы ни говорил сейчас Осткамп о новых работах своих молодых писателей, его выступление обречено на провал. Роман «Быстрое удовольствие», дебют двадцатишестилетней писательницы из Бергиш-Гладбах. «Малые свершения», сборник рассказов одного опального у себя на родине писателя. «Яд и изнанка жизни», второй роман писательницы из Крефельда, известной больше по газетным полосам и с недавнего времени живущей в Берлине. Все эти заглавия с тихим шелестом проносились по комнате, как стрелы, летящие мимо цели. И это притом, что Петер Осткамп умел говорить. Он никогда не путался, хотя произносил слова довольно быстро, и выстраивал свои длинные, грамотно составленные предложения так, что они подводили к логическому выводу. «Странно только, что, невзирая на свой интеллект, он еще не понял, что пора бы бросить эти выверты, — думал Хойкен. — «Роман с логикой абсурда», например, своего рода академическое хулиганство, не говоря уже о «Перипетиях обыденности», где якобы при чтении каждой второй страницы мурашки по спине бегают». Он подумал, что Осткамп, должно быть, все еще хранит рефераты семинаров и внимательно читает все рукописи, даже если они навязывают какие-то новые понятия. Возможно, поэтому он еще ни разу не помог заработать ни одной новоиспеченной писательнице, занимаясь всеми этими перипетиями и аллегориями. Никаких вечеринок, секса и тем более наркотиков.

Когда после Осткампа слово взяла Юлия Хандвитт, которая была почти на десять лет старше Петера, Хойкен сразу успокоился. Сейчас будут французы и итальянцы. Юлия знала, как представить свои заглавия. У нее они звучали так, что ты чувствовал себя в отпуске, на прекрасных, фешенебельных южных курортах. «Прованс», — уже то, как она это произносила, улучшало настроение. И сейчас речь пойдет наверняка не о жалком пособии на существование, а о людях, которые еще на что-то способны. «Такие романы, — подумал Хойкен, — имеют аромат жизни, в них вещи имеют вкус, запах и излучают свет, а не похожи с самого начала на бесполезные отбросы». После этого опять стало скучно. Герман Патт представил роман американского писателя, который он искал пять лет. При этом он говорил так, словно рассказывал запутанную криминальную историю. Каждый раз все увлеченно слушали, а потом спрашивали себя, что, собственно, их так покорило. Американцы не должны бы так очаровывать. Петер Осткамп сказал бы, что они не посещали лекций по модернизму. Странно только, что их темы по сравнению с другими писателями часто были намного привлекательнее, как будто они снабжали свои тексты таинственными и сильными заклинаниями.