Иллюзия любви. Ледяное сердце - Ольга Дремова Страница 33

— За какой надобностью их пришла такая прорва? — вспомнив внушительные фигуры, молча стоявшие у стены, невольно поёжился Семён. — Подумаешь, какие деньги…

— Вот и подумай, — холодно оборвал его Борис.

— А чего тут думать-то? Ты назначал встречу в клубе двоим, а их шестеро ввалилось. Это как понимать?

— Так ты тоже не две тысячи просил, а полторы.

— У меня изменились обстоятельства, — пояснил Семён. — Эти дни, что остались до учёбы, мы с ребятами проведём на Селигере. Войди в моё положение, тысячу нужно оставить на институт — мало ли что? Долларов двести — триста съест поездка, там одна дорога в копеечку станет. Ещё столько же — приодеться к новому учебному году, не в рваных же джинсах идти на занятия? И потом, не с пустым же карманом ходить, верно? Вот и выходит, что меньше двух тысяч брать не резон, правильно?

— Не знаю. — Борис хлопнул себя по карману и вытащил пачку сигарет. — Это твоё дело, сколько и подо что тебе брать. А что за поездка-то, вроде ты никуда не собирался?

— Не собирался, — Тополь тяжело вздохнул, — а теперь вот взял и собрался.

— А чего так вдруг? — Борис чиркнул спичкой. — Вроде, говорил, у твоей матери свадьба намечается. Ты что, не пойдёшь?

— Чего я там не видел?

— Понятно… — неопределённо протянул Борис. — И когда назад?

— Билеты на двадцать четвёртое.

— Значит, тебя всего неделю не будет?

— Ну, что-то вроде этого.

— Не люблю комаров кормить. И чего хорошего — спать на земле, жрать тушёнку и пить местный самогон? Никогда не мог понять дешёвой романтики. Если бы меня позвали в такую дыру, я бы ни за что не поехал.

— Поэтому тебя и не зовут. Ладно, — Тополь нащупал в кармане купюры, — пойду я, Борь, спасибо, что помог. Мне ещё баксы в обменке скинуть надо да кое-что из продуктов прикупить.

— Тушёнку, что ли? — ехидно поинтересовался Борис.

— И её тоже, — беззлобно усмехнулся Тополь.

— Может, останешься? — Кустистые Борькины брови смешно зашевелились. — Мало ли, из института позвонят или ещё что, а тебя нет? Всё-таки, хвост…

— Да ладно, не впервой, — отмахнулся Тополь, — прищемим. И потом, скажи мне, что может измениться за несколько дней?

Он беззаботно улыбнулся и пошёл прочь, даже не задумываясь о том, что иногда, для того чтобы перевернуться с ног на голову, жизни вполне достаточно и десяти минут.

* * *

— А где же их сиятельство? — Инуся заглянула в гостиную и вопросительно посмотрела на Надежду.

С того времени, как Семён вдруг ни с того ни с сего, возомнив себя взрослым, стал называть её исключительно Инкой (правда, за глаза и не в полный голос), она перешла на официальное «Семён Леонидович» или «их сиятельство», причём каждый раз, именуя Семёна подобным образом, она понижала голос чуть ли не до шёпота и, округляя глаза, комично наклоняла голову, будто и впрямь речь шла об особе благородных кровей.

— Он сегодня с друзьями отправился на Селигер. — Надежда вытерла руки о кухонное полотенце, переброшенное через плечо.

— Значит, они на свадьбе присутствовать отказались. А что так?

— Да чёрт с ним, пускай едет куда хочет, — вздохнула Надежда, — не тащить же его силком?

— А чего сказал?

— Да ничего. Вчера заявился домой уже в десятом часу, бросил на пол сумки и заявил, что утром уезжает и будет дома только двадцать пятого.

— Хорош гусь, — хмыкнула Инна.

— Пусть делает чего хочет, мне всё равно, — в сердцах бросила Надежда. — Хочет ехать на Селигер — пожалуйста, надумает на Луну — скатертью дорога, я его держать не собираюсь, слава богу, двадцать лет из соски кормила. Хватит!… А это что такое? — Надежда кивнула на небольшую эмалированную кастрюльку, выставленную подругой на стол.

— Компенсация, — коротко отозвалась Инуся.

— Какая ещё компенсация? Чего ты выдумываешь? — Надежда открыла крышку. — Оливье. — Она перевела взгляд на Инку и строго спросила: — И что всё это значит?

— А это значит, что послезавтра никакой свадьбы у меня не будет, так что салатиков поесть не удастся. — Она натянуто улыбнулась.

— Как не будет? — Не отводя взгляда от лица подруги, Надежда вернула крышку на место и медленно села на табуретку. — Он что, отказался в самый последний момент?

— Да нет, Витька готов бежать в загс хоть сегодня, только мне этого уже не надо, — негромко проговорила Инна и тоже опустилась на табуретку.

— Я ничего не понимаю. Какая муха тебя укусила? У тебя что, появился кто-то другой?

— Никого у меня нет. — В тёмно-карих, почти чёрных глазах мелькнула лёгкая тень не то обиды, не то насмешки. Инка вздёрнула подбородок, усмехнулась, и на её пухлых щёчках появились глубокие ямочки. — Ты знаешь, Надька, наверное, семейная жизнь не для меня. Я привыкла, чтобы мне дарили цветы, говорили, какая я замечательная, и сдували с меня пылинки.

— Ты знаешь, это только к памятникам всю жизнь с завидной периодичностью носят цветы, особенно если памятники кладбищенские. — Надежда неодобрительно покачала головой. — Чем тебя Витька-то не устроил? Молился на тебя как на икону, глаз не мог оторвать. Чего тебе ещё надо?

— Правильно, молился! Только ты спроси, о чём он, гад, молился?

— Ну, я не знаю, со стороны, так он в тебе души не чаял… — растерянно произнесла Надежда.

— Вот именно, что со стороны! — мгновенно вспыхнула Инна. — Людям пыль в глаза пустить — это он мастер. Подумать только: и ручку подаст, и дверь придержит — чем не образец! А на самом деле что? Ещё когда ухажёром был, как-то за собой следил, а как переехал ко мне на ПМЖ, — житья никакого не стало! Придёт с работы, злой, как собака, голодный, всем недовольный, брови домиком выгнет, — Инуся поднесла к лицу указательные пальцы и, изображая Витькино недовольное лицо, соединила их уголком на переносице, — обувь в прихожей швыркнет, как будто не дома, а в гостинице, и прямиком на кухню, жрать.

— Так мужики все такие, что ж ты хотела, чтоб он по воздуху летал? — возразила Надежда. — Вон, Сёмке всего двадцать, а тоже ботинки по прихожей расшвыряет — и на камбуз, хорошо, если руки удосужится помыть.

— Ты божий дар-то с яичницей не путай! Сын — это своё, кровное, даже если и дерьмо выросло. Куда ж ты его денешь? А этого я почему терпеть должна? — возмутилась Инуся. — Ладно, если бы такое безобразие было изредка, а то каждый день. Хорошо пристроился: наестся до отвала, ни тарелки в раковину не поставит, ни табуретки за собой не задвинет, просто встанет и пойдёт. А чего утруждаться, если нянечка есть? Сядет в комнате в кресло напротив телевизора, ноги вытянет: не трогайте его, он устал!

— Может, правда, уставал очень?

— От чего? От того, что бумажки с места на место перекладывал? Я понимаю, если бы он мешки грузил, а то кофе с клиентами с утра до вечера пить — работа! Подумайте, какой адский труд, с ног валит! Ты понимаешь, может, я бы всё это спустила на тормозах — мужик же, чего с него взять? Но ведь мало того, что он приходит хмурнее тучи, так ещё с претензиями. Чего ни попросишь — ничего делать не хочет, живёт, как в общежитии, на всём готовом, а сам палец о палец не ударит. А чего зря горбатиться, не его же квартира!