Доченька - Мари-Бернадетт Дюпюи Страница 35

Элуа достал какой-то документ и стал читать вслух. На этот раз все было понятно, но от этого не менее ужасно.

— «Всеобщая мобилизация»!

Гул голосов, испуганные и гневные крики… Молодые мужчины, жители Прессиньяка, собрались в кучку, обсуждая свой скорый отъезд. Раз нужно защищать Родину, значит нужно, они не из пугливых…

Встревоженная Нанетт бежала до самой фермы. Жак, который вышел ей навстречу, посмотрел на жену с удивлением: белый чепец съехал набок, щеки кирпичного цвета…

— Что случилось? Уж не с самим ли чертом ты повстречалась на дороге?

Едва переведя дух, она повторила слова старого Элуа: «Всеобщая мобилизация»!

Лицо Жака стало мертвенно-бледным. Он вошел в дом и налил себе стакан вина.

— Пьер не уедет! — сердито сказал он, стукнув кулаком по столу. — Он наш единственный сын! Я не отправлю его под пули этих пруссаков!

Нанетт, присев на низкую скамеечку у печи, где тушилось заячье рагу, заплакала.

— Ты слышишь, жена? Мой сын останется с нами. Муссюр все для этого сделает! Пьер ему уже как зять, и он не позволит нашему сыну уехать!

Нанетт его слова немного успокоили, и она вытерла глаза. Но тут же вскочила и взмолилась со слезами в голосе:

— Жак, скорее иди в Большой дом и предупреди хозяина! Я пойду с тобой…

* * *

Жан Кюзенак обрадовался их приходу, но, услышав жалобные стенания Нанетт, нахмурил брови. Первое, что сказала бедная женщина, было: «Всеобщая мобилизация».

Известие не обрадовало хозяина. Похлопав Жака по плечу, он обнял всхлипывающую Нанетт:

— Не плачьте, дорогая! Пьер и Мари на ярмарке в Шабанэ. Думаю, они тоже слышали новость.

Леони, встревоженная визитом фермеров, которые крайне редко появлялись в «Бори» утром, тем более в будний день, прибежала спросить, что случилось.

— Что происходит, Нан?

Нанетт отдала всю свою любовь Мари, которую считала дочкой. К Леони она относилась доброжелательно, по-соседски, но не более того. Однако сегодня эмоции переполняли женщину, и она прижала девушку к своей пышной груди:

— Крошка моя, началась война! Наши мужчины уедут сражаться, и я даже не знаю куда! Пушечное мясо — вот что для них наши сыновья и мужья! А кто будет пахать и сеять, кто будет ухаживать за скотиной?

Испуганная Леони бросилась к Жану Кюзенаку:

— Папа Жан, вы ведь не поедете на войну, правда? Вы останетесь с нами?

Мсье Кюзенак ласково погладил девушку по волосам:

— Я слишком стар для армии, так что обо мне не переживай. Жак, Нанетт, идемте в кухню. Думаю, нам не помешает выпить по стаканчику — успокоить нервы.

Они проговорили уже больше часа, когда послышался шум мотора. Леони подбежала к окну.

— Машину ведет какой-то чужой мужчина, я его никогда раньше не видела! И Мари с ним одна, без Пьера!

Нанетт окаменела на своем стуле. Жак стянул с головы картуз. Он словно потерял дар речи от изумления. В кухню вбежала Мари, а следом за ней вошел седовласый мужчина, в котором Жан Кюзенак узнал знакомого животновода по имени Андрэ Фор.

— Нан, Пьер уехал! — вскричала девушка. Плечи ее сотрясались от рыданий, когда она добавила: — Он попросил меня попрощаться с вами за него!

Мари бросилась в объятия отца. Чуть позже, все еще с трудом сдерживая слезы, она объяснила:

— Мсье Фор любезно согласился отвезти меня домой. Мы встретились на ярмарке. Папа, я хотела удержать Пьера, но он упросил меня его отпустить. Он сказал, что, если вернется домой, ему будет труднее решиться…

— Доченька, мне так жаль тебя! Но я горжусь поступком моего будущего зятя, он показал себя настоящим мужчиной! Он решил сражаться, чтобы защитить тебя и всех нас. Поверь, проклятая война быстро закончится…

Леони на цыпочках подошла к Мари и взяла ее за руку.

— Нужно утешить бедную Нан, — сказала она шепотом.

Через мгновение девушки обнимали Нанетт, утирающую слезы и всхлипывавшую. Для трех женщин, для Жана Кюзенака и для Жака, как и для тысяч других женщин и мужчин, для множества семей это были первые минуты долгого и мучительного ожидания.

Перед уходом Пьера Мари успела сунуть в карман его куртки, поближе к сердцу, фотографию Пресвятой Девы Обазинской в позолоченной рамочке, украшенной фиалками, которые он подарил ей в один прекрасный весенний день.

10 октября 1915 года

Мари задержалась в классе. Ее ученики только что вышли из школы и теперь под проливным дождем расходились по домам.

Рядом гудела большая чугунная печь. За окнами ночь, казалось, готова была обрушиться на опечаленный край. Прессиньяк потерял не меньше тридцати молодых и сильных мужчин. Тогда никто не знал, что до конца военных действий погибнет еще двадцать. Как тяжела наложенная войной дань! Война забрала славных парней, которые любили ловить карпов и щук в реке и танцевать вокруг огня на площади в праздник Святого Иоанна.

Луизон, сын кузнеца, Альбер, сын трактирщика… Племянница Фаншон по имени Элоди осталась вдовой с двумя малышами, держащимися за ее юбку. Не вернутся домой Жанно, Люсьен и многие, многие другие…

Мари вздохнула. Учительницей в Прессиньяке она стала просто благодаря стечению обстоятельств. Ее предшественница отказалась от места, узнав о смерти своего жениха, который погиб на фронте в первые дни сражений. Мэр поселка, зная, что Мари уже может приступить к работе, поторопился уладить все формальности при активном содействии Жана Кюзенака. Хозяин «Бори» вздохнул с облегчением, узнав, что дочь останется с ним.

Для Мари это было большой радостью. Она не раз вспоминала свои детские мечты, проходя мимо этой школы. И вот, наконец, она «мадемуазель учительница» и ходит на работу в длинной черной юбке, бежевой блузке, а волосы укладывает в строгий узел. Каждое утро отец отвозил ее к школе на автомобиле, но вечером — и это было ее собственное решение — она всегда возвращалась в «Бори» пешком, в любую погоду.

Часто Мари заходила к Нанетт, чтобы подбодрить ее и поговорить о Пьере. От молодого солдата они получили всего пять открыток — хрупкие листки бумаги, которые доходили до Прессиньяка через много-много дней после отправки, судя по дате.

Последние два месяца писем от Пьера не было. Мари пыталась убедить себя, что ее жених все еще жив. Она писала ему письма, полные любви, и эта любовь, подпитанная разлукой, перерождалась в страсть. Мари никому об этом не рассказывала, но как же она сожалела о том, что сохранила целомудрие! Ну почему она не уступила мольбам Пьера, пылкого влюбленного, когда он просил ее подарить ему нечто большее, чем поцелуи?

— Он может умереть, — шепотом сказала она себе, — а я не дала ему то, что могла дать, хотя принадлежу ему столько лет! Ненавижу эту войну, я хочу, чтобы мой Пьер был со мной!