Души. Сказ 2 - Кристина Тарасова Страница 36

– Ты по мою душу плачешь? – смеюсь я.

То заблуждение. Продавали и покупали – всегда: век от века – мнения, информацию, одобрение и даже чувства. Вещи? Не только. Список бесконечен.

– Уходите, пока он и вас не свёл до сада, – стрекочет девушка.

Что это могло значить?

– Убирайся-ка лучше ты, Патриция, – выношу я. – Дом Солнца благодарит тебя за оказанные услуги, но более в них не нуждается. Ты свободна.

Глаза девицы намокают, а грудь – и без того пухлая – встаёт колесом. И Патриция причитает что-то о Богах – земных и небесных, о правде, о вере, о религии и о словах маменьки, которая утаивала её от службы у лжецов, ибо истинные божества незримы.

– Да, я слышу слова благодарности за приют и плату во время твоей службы у этих лжецов.

Мимо спальни проплывает Гелиос. Он с интересом припадает к распахнутой двери, но более мы ни единым словом с Патрицией не перебрасываемся. Я взглядом велю уходить, и девушка послушно исполняет последнее из указаний по работе в поместье. Мимо Гелиоса она пробегает с досадой и пряча глаза, пригибается в подобии поклона и исчезает вовсе. Мужчина проходит в спальню и закрывает за собой дверь.

– Что это было? – спрашивает он.

– Ещё одна прислуга предпочла оставить нас.

Гелиос замечает оставленное на зеркале послание: тяжело вздыхает и легко стирает его ладонью. Рука окрашивается в белый.

– Всё в порядке, – утверждаю я.

– Конечно, – быстро соглашается мужчина, – пока я не обнял тебя этой рукой.

И он показательно крутит ею перед моими глазами.

– Отстань, – смеюсь я. – Кому и надо прокатить по лицу, так это Патриции. Будь добр.

А за обедом – вместе готовим антрекот под сливочно-грибным соусом – я интересуюсь, отчего Гелиос сторонился меня раньше.

– Сторониться, – говорит он, – есть неверно подобранное слово, ибо я избегал мельтешения чувств, но не избегал тебя вовсе.

– Уйти от ответа не равно ответить, – смеюсь я.

– Равно, – смеётся в ответ супруг.

Я делаю надрез в мякоти и сообщаю, что отступать не намерена.

– Не сомневаюсь…

Мужчина откладывает столовые приборы и впаивается в меня продолжительным взглядом.

– Боялся обидеть и всё тут, – хлопочет Гелиос. – Ты мне нравишься, – вдруг признаётся. – И уже давно. Пора перестать это отрицать или скрывать, согласна?

– Нравлюсь как нравится чай перед сном? – выпытываю я. – Или нравлюсь как нравится хорошая книга по утру?

– Нравишься как на старом наречии, Луна. Вот ты какая…

– Бог Солнца влюбился.

Улыбаюсь и также откладываю посуду.

– Осмелился влюбиться.

И он ругается – сам на себя – зовя старым дураком, которому поздно измываться над молодым сердцем, я же ругаюсь – на него – за эти слова и мысли. И выражаю глубокое своё уважение и величайшую благодарность за то, что мужем моим стал именно он. Дело не в садовом поцелуе, о котором мы умалчиваем, как умалчивали о близости в монастырских стенах. Просто я вижу заботу и действия, ощущаю заинтересованность и принятие; к чему распыляться на былое?

Она расчёсывает полотно чёрных волос гребнем жемчужного цвета. Её тонкие пальцы распутывают явившиеся после пробуждения вихри. Её тонкая шейка – с уже настоящим жемчугом – дразнит и выпытывает. Я склоняюсь над креслом и, руками врезаясь подле женских плеч (однако! не касаясь), предлагаю подышать свежим воздухом. Луна отвечает отказом. Но не сразу и не от отсутствующего желания. Она играется.

Мы играем будучи детьми, играем будучи взрослыми. Игры меняются – суть остаётся; дли интереса потребны движения, никогда не оглашаемые, но всем известные правила и желаемая награда. Всё ради единого послевкусия – приходящего Азарта. Вот, что подначивает отношения и в возрасте роста, и в возрасте спелого плода.

Луна закидывает ягоду в рот, и я смотрю, как алый шар перебегает меж зубов и прыскает соком. Девочка отмечает мои за ней наблюдения и потому непринуждённый взгляд сменяет на рок и притяжение. Она сковывает меж пальцами следующую ягоду, затем сковывает её меж губ, затем – меж языком и зубами. Прыскает.

Маятник щиколоток разрезает воздух. Юбка полу-солнцем лежит на полу. Луна игриво улыбается и взглядом припаивается к книге под собой: но глаза эти – позабывшие истинность дела – не читают, не видят. Ожидают. Она ожидает. Вновь смотрит и совершает очаровывающий взмах ресницами. Следующий ход за мной, но я, изувечив негласные правила, нарушаю игру вовсе, оглашая её суть:

– Ты соблазняешь, намеренно.

– Разве? – с былым безразличием (адаптивность в ней развита до ужаса) шмыгает Луна и возвращается к книге, подхватывая очередную ягоду и закладывая её в рот вместе с пальцем. Причмокивает.

– Прости, показалось, – отвечаю я и принимаюсь за канцелярские дела.

Луна с придыханием взирает на меня и на прыгающее по бумаге перо, а затем поднимается и, взяв миску, рысью прокрадывается.

– Ты что-то хотела? – говорю я и смотрю будто бы без интереса.

– Угостить, – говорит Луна и садится на подлокотник; миска встаёт справа от её бедра, а жёлтая ткань обнажает нежную кожу.

– Угощай.

Выбирает самую спелую и, склоняясь, проталкивает сквозь сомкнутые губы. Разрезаю палец языком и хвалю за выбор. Луна притупляет взор и едва держится от смущения и удовольствия. Отворачивается, краснеет.

Одно дело – провоцировать на игру, говорить о ней…и совершенно иное – действовать, не скупиться на шаги. Этому её следовало обучить.

– И вправду, – соглашаюсь я, – очень вкусно. Ты сама собирала их?

– Сегодня утром.

Я распечатываю письмо, пришпоренное багряным сургучом, и зачитываю приглашение на поспешно-организованный приём Бога Жизни. Луна заваливается на локти и скучающим тоном спрашивает о планах. Разумеется, подразумевает мой отъезд на несколько дней и своё одиночество.

– Увы, солнце мое, но в этот раз отказаться не смогу: приём важный и прибудут туда многие; есть возможность разрешить множество дел за единый вечер.

– Ты не можешь управиться с одним делом, именуемым главным в твоей жизни, бог Солнца. Утешь жену. Достаточно.

Улыбаюсь, однако говорю:

– Тебе неведомо, что женщину красит скромность?

Луна смотрит дьявольски и дьявольски отвечает:

– Мне лишь известно, что из украшений женщины предпочитают нечто более дорогое.

Девочка меняет маску и секунду спустя меланхолично вздыхает, причитая о своём одиночестве.:

– Придётся с самой собой играть в карты и самой себе читать книги.