Души. Сказ 2 - Кристина Тарасова Страница 37

Совладать с этой просьбой без просьбы как таковой я оказываюсь не в состоянии. А потому предлагаю:

– Согласилась бы ты, богиня Солнца, посетить обозначенный приём вместе с супругом?

– Надо свериться с планами на неделю… – играется девочка. – Возможно, я хочу, чтобы ты уговорил меня оставить резиденцию, ведь я так привыкла к запаху дома.

Прихватываю девочку за шею и склоняю к себе, ловлю напористый взгляд, но не напирающие губы. Велю собираться.

– «Уговорил», а не «заставил», – рычит Луна и отпихивает обнимающую её руку.

– Я лишь вычеркнул ненужный пункт и приступил к желаемому тобой.

Отвечаю честно и получаю хитрую улыбку. Подстрекаю:

– Женщины любят, когда ими командуют, за них решают, им указывают.

Я не считал так. Считал иначе: женщины любят слушаться, когда ощущают силу, но не пронизывающие их, а искажающее пространство вокруг; направленную не на них, а сквозь – на защиту от иного.

Луна же провокации не следует.

– То женщины. Жёны – иное, – говорит супруга и покидает место рядом со мной.

Как же она ядовита и умна; неопытное сердце набирается лучшим, что может дать пребывание в резиденции Солнца. Все женщины клана таковы. И всех их я любил: каждую своей любовью.

Вечер наш уходит на сборы. Под закат Луна покрывается переживаниями, ведь подходящего для выхода в свет платья у неё нет. Я предлагаю золотое, однажды виданное; девочка хмурится и неспешно стягивает его с плеч вешалки. Одариваю милостью:

– Можешь примерить платья моей сестры.

Луна с интересом оборачивается.

– Я покажу её спальню. Выбирай и забирай всё, что тебе нравится, – улыбаюсь я; вместе мы проходим по коридору и с трудом отворяем давно позабытую дверь.

Пыль восседает на мебели и гардинах и витает в воздухе, зримая лишь светом со двора. Я зажигаю лампу на прикроватной тумбе. Даже сейчас – спустя столько лет со времён нескончаемой болезни сестры – запах лекарств и борьбы всё ещё присутствует. Шкаф со скрипом отворяется.

Пальчики Луны перебирают шёлк и атлас и замирают на белоснежной, удивительно сохранившейся, ткани. Девочка вызволяет платье из продолжительного плена (со мной она делает, кажется, то же самое) и с сияющим лицом прижимает к себе.

– До чего всё красиво! – восторгается жена. – Как утончённо! – Мне радостно слышать эти речи. Мне радостно слышать, как меняется её речь, обрастая изысканными словами и тяжёлыми оборотами. – Гелиос, прошу, покажи портрет своей сестры!

И вот, стоя на лестнице, мы взираем на юное и приятное личико Стеллы. Сестра присутствует на общей картине, где собран клан Солнца, сама с собой и в моей компании. Три картины хаотично разбросаны по высокой стене и теряются в беспорядке иных.

– А вот и оно, – узнаёт Луна.

Стелла – в белом платье, в день знакомства с Яном (вот так шутка жизни) – оказалась запечатлена кистью мастера как одолевшая свою болезнь и примкнувшая к делам дома Солнца.

Предупреждаю Луну, чтобы она выспалась; отправимся ранним утром, дабы успеть к вечеру: до момента разбора мирских сплетен и разноса горячих закусок. Девочка благодарит меня и уносится в спальню, а я, немного пригубив, отдаюсь сну.

Гумбельт подготавливает транспорт и, выдержав наши сборы, садится за руль. Луна – так обаятельно похожая на Стеллу – взирает через шторку, одаривающую её тенью, на проносящиеся мимо нас пейзажи. Сначала это пустыри и песочные насыпи, следом – блёклый фон сонного в светлое время суток Полиса, и напоследок – сменяемые зелёными тропиками выжженные леса. Удивление на лице девочки велит внести кое-какие ремарки:

– Сейчас мы на землях Бога Жизни, – объясняю я. – В оправдание своему имени и статусу он заселил близ расположенные деревни и щедро одарил их растительностью. Палящие солнечные лучи (в письмах своих он постоянно зудит на меня, прося то не делать; забавы ради, конечно) выжигают всё дальше расползающиеся леса, но территория вдоль его дома – под эгидой многих иных Богов. Бог Воды провёл к нему, что не очень прибыльно для самого Бога Воды, систему орошения; Богиня Плодородия выкорчевала из себя последние оставшиеся плодовые деревья, дабы украсить и без того бесчисленные сады; сам Бог Войны вертляво попрошайничает хотя бы одну из его невиданных дочерей, дабы продолжить великий род; Богиня Целомудрия подсовывает ему своих детей: и мальчиков, и девочек, для ублажения и хорошего словца. И так каждый и так дары каждого. Все подносят ему и себя, и своё. Он уважаем и велик.

– В твоём голосе трепета перед ним нет, – подмечает Луна. – Ты не считаешь его таковым?

– Я знаю, что все мы люди, застрявшие в телах богов, а, значит, одинаковы и едины. Нас выбросило на берег совершенно случайно.

– Что для Бога Жизни делаешь ты?

– Продолжаю жить.

Насмешка супруге не нравится.

– Наши семьи были дружны, – добавляю я. – И поныне продолжают считаться друг с другом. Ты слышала, чтобы кто-либо ещё носил имя «Дома», как это делает наш с тобой дом Солнца?

– Никогда, – быстро отвечает Луна.

– Потому что никто более этого не делает. Остальные лебезят и подстраиваются, не внимая простой возможности встать подле и шагать рядом. Мои родители позаботились о добром имени. Чтобы свести его потребуется много лет распутства и угнетений.

– Я услышала тебя.

Мы приезжаем под закатное солнце. Девочка поправляет струящуюся юбку платья, обтягивающие рукава, что спускаются воланами к запястьям, и плотный воротник.

– Ни о чём не волнуйся, – говорю я. – Ты прекрасна.

Выхожу первым из раскалённого автомобиля; приглаживаю костюм и подаю руку выбирающейся следом нимфе. Пальчики её – холодные – прячутся в моём кулаке. Повторяю:

– Ни о чём не волнуйся.

Длинная, украшенная фонтанами и статуями и обласканная вдоль себя пальмами, дорога уводит нас к величественно-сияющему поместью. Высочайшие колонны держат множество этажей, огромнейшие окна обнажают разгуливающих по залу людей-Богов. Мы проходим внутрь, и первым, что говорит Луна, оказывается:

– Давай вернёмся домой.

Смеюсь.

Масштабы её пугают, не впечатляют.

Здесь красиво – определённо; но от каждого угла разит обманом и провокацией, деньгами и похотью, а из каждой комнаты несёт чьими-то разбившимися надеждами и чувствами. И Луна то ощущает. Внешний лоск нисколько не приманивает молодую душу: изворотливые впечатления не достигают наивного сердца. Жена моя понимает, что за всем этим парадом сокрыты трагедия и ужас.

Трагедия нравов и сердец, ужас войны, голода и смерти.

Резиденцию Бога Жизни оплетают легенды, когтями впивающиеся в столетия, однако её основание – как и основание Монастыря, обласканного вниманием рассказчиков – не так глубоко на исторической вехе. Весь жгучий смех заключался в том, что мы – строя дела и будущее на костях – обращались к настоящему как к далёкому, позабытому и давно минувшему.