Одиночество Новы - Джессика Соренсен Страница 36

– Я загадал что-то зеленое, – говорю я и жду ответа Новы, но она молчит, и я поворачиваю к ней голову. – Что? Уже не хочешь играть?

Выражение лица у нее непонятное.

– Нет, я просто не думала, что кто-то и правда станет со мной играть.

– Что тут сказать? – пожимаю я плечами. – Наверное, я просто не могу устоять перед твоими грустными щенячьими глазами…

Как только у меня вырываются эти слова, мне тут же хочется взять их обратно. Не очень-то по-дружески. Это уже флирт, это уже «как-нибудь я все-таки попробую затащить тебя в постель», и по ее лицу я понимаю: Нова тоже так думает.

– Трава, – беззаботным голосом отвечает она, будто не замечая моего прокола.

Я разочарованно хмурюсь:

– И это все, что тебе пришло в голову?

– А что? – Она с невинным видом хлопает ресницами. – Зеленая же.

– Нова… – качаю я головой, притворяясь, что ее ответ меня ужасно огорчил. – Такое отсутствие воображения – это никуда не годится.

– Ну, не все же художники, – парирует она. – А если ты у нас такой креативный, давай-ка проверим. – Нова барабанит пальцем по подбородку и смотрит на лес по обе стороны дороги. – Я загадала что-то… зеленое. – Она улыбается сама себе и кажется сейчас самым удивительным человеком на свете, по крайней мере для меня.

– Ты что это, мою загадку стащила? – спрашиваю я, поднимая бровь.

– Ни за что на свете. – Она театрально прижимает руку к сердцу. – Как я могу, если даже не знаю твоего ответа.

– Да… точно… – Я оглядываю ее с головы до ног, делая вид, что пытаюсь прочитать ее мысли, и Нова ерзает. Сохраняя невозмутимое выражение лица, я выдаю ей ответ, которого она никак не могла ожидать: – Твои глаза.

Она усмехается и тычет в меня пальцем:

– У меня глаза голубые.

Умом понимая, что делать этого не стоит, я протягиваю руку и дотрагиваюсь пальцами до ее виска:

– Голубые, но с зелеными крапинками. Это чуть ли не первое, что я в тебе заметил.

Нова сжимает губы так крепко, что кожа вокруг краснеет.

– Правда?

Я киваю, мучаясь угрызениями совести, и уже хочу забрать назад все, что ей наговорил. Но я слишком хорошо знаю, что назад ничего забрать нельзя. Решения, которые мы принимаем здесь и сейчас, остаются с нами навсегда. Какое бы это ни было решение – какие туфли надеть или брать ли на себя ответственность и садиться ли за руль ночью, – сущий пустяк, казалось бы, но мне такое решение всю жизнь перевернуло.

– Блин, сдохнуть можно! – заявляет Делайла, все еще массируя Дилану затылок. – Вы такие лапочки оба.

У Новы кровь отливает от лица, она отворачивается от меня и вжимается в сиденье. Если бы я не знал о ее прошлом, то удивился бы, что это она, но я знаю и понимаю, по крайней мере отчасти. Я скрещиваю руки на груди и смотрю в окно. В машине наступает тишина.

Нова начинает теребить браслеты на руке, – должно быть, она их носит, чтобы прикрывать шрам. Я опускаю руки и барабаню пальцами по колену, вспоминая, каково мне было после похорон Лекси, хотя меня там и не было. Но при мысли, что она умерла, лежит в земле, я чувствовал себя таким беспомощным, и мне нестерпимо хотелось отключиться от всего. Может, Нова чувствовала то же самое, когда умер ее парень?

Не соображая, что делаю, я двигаю руку по сиденью к коленям Новы. Она вздрагивает от неожиданности, и я почти жду, что она сейчас отшатнется. Но она сидит неподвижно, и я беру ее за запястье, сжимаю пальцы на тоненькой, неровной полоске на коже, под браслетами. Она откидывает голову на спинку сиденья, сердце у нее бьется чаще, а потом снова начинает отбивать мерные, ровные удары. Это ощущение меня успокаивает – оно напоминает о том, что в мире есть жизнь и что сердца продолжают биться, даже когда уже разбиты.

Нова

– Как ты только додумался мне их купить, – говорю я и, все еще не веря своим глазам, гляжу на розовые барабаны, стоящие передо мной.

Мы с Лэндоном стоим у меня в гараже, дверь закрыта – она отделяет нас от снега, ледяного холода и от всего внешнего мира. У меня день рождения, и я пришла с Лэндоном сюда, думая, что он меня куда-то повезет, а вместо этого – такие замечательные, такие девчачьи барабаны.

– Нравится? – спрашивает Лэндон, скрестив руки на груди, и вид у него всерьез обеспокоенный, как будто он ждет, что я буду возмущаться.

– Еще бы! – развожу я руками. – Розовые барабаны!

Едва заметная улыбка на секунду показывается на его губах, и карие глаза кажутся почти золотыми.

– Хорошо, а то я боялся, что не понравятся.

Я сжимаю руки и хожу вокруг барабанов, готовая запрыгать от счастья.

– Почему? Ты же знаешь, я всегда хотела иметь собственную ударную установку. Школьные брать надоело, тем более парни считают, что это не девчоночий инструмент и нечего мне на нем играть.

– Они просто завидуют. – Лэндон садится на складной стульчик у лестницы. Волосы у него влажные – он только что шел к моему дому в снегопад, и щеки чуть раскраснелись от мороза. На нем черная куртка с капюшоном, рукава закатаны, а штанины джинсов внизу потемнели от талого снега. – Ну, давай, Нова Рид, покажи мне, на что ты способна.

Я сажусь на табуретку и беру в руки палочки:

– Ты же знаешь, на что я способна. Тысячу раз слышал, как я играю.

– Ну да, в толпе. – Лэндон расслабленно откидывается на стуле. – А я хочу, чтобы ты сыграла только для меня.

Я на секунду зависаю:

– А что тебе сыграть?

– Что хочешь, – пожимает он плечами. – Только чтобы это было со значением.

Терпеть не могу, когда он так говорит. Лэндон из тех, кто на все смотрит глубже, чем обычные люди вроде меня. Я роюсь в памяти в поисках подходящей песни, но все чем-то не подходят: та слишком быстрая, та слишком медленная, а ту мне пока еще так хорошо не сыграть, как хочется. Наконец я решаю: сыграю собственную песню, которая не выходит из головы с того самого дня, как он меня поцеловал.

– Ладно, есть у меня одна песня, только пообещай, что не будешь смеяться.

– С чего бы мне смеяться?

– Потому что я сама ее сочинила. И она, наверное, не так хороша.

– Наверняка хорошая, – заверяет он меня. – И вообще, я никогда не стану над тобой смеяться.

Лэндон не шутит, и я так люблю его за это. Хочу сказать ему прямо сейчас, что я люблю его, хотя поняла это уже давно, но, как всегда, трушу.

Напевая про себя, я поднимаю палочки над головой, делая вид, что сейчас с грохотом обрушу их на барабаны, но касаюсь мягко, хоть и решительно. Начинаю играть, все больше увлекаясь. Наконец закрываю глаза и слушаю свои руки, растворяясь в ритме, досочиняя про себя слова, уносясь в другой мир. Если бы я не знала, что так не бывает, то поклялась бы, что в этот момент с легкостью отделилась от собственного тела.