Обольщение красотой - Шерри Томас Страница 37

Вздернув подбородок чуть ли не к потолку, она выпроводила детей из зала. В этот момент в дальнем конце галереи показалась леди. Она остановилась, изучая летающих ящеров, выставленных вдоль стены.

Сердце Кристиана екнуло. На ней был простой светло-серый костюм, не имеющий ничего общего с романтичными линиями нарядов баронессы. Тем не менее глядя на нее со спины, он был уверен, что платье баронессы сидело бы на ней безупречно.

Леди повернулась.

Мир остановился. Годы исчезли. Он снова был девятнадцатилетним юношей и стоял на крикетной площадке, глядя на нее с пронзенным стрелой сердцем.

Миссис Истербрук.

Френсис Бэкон когда-то написал: «Не бывает пленительной красоты, которая не имела бы некоторой странности в пропорциях». Должно быть, он имел в виду миссис Истербрук. У нее был довольно длинный нос и глаза такой не-обычной формы, что они смотрелись бы странно, будь чуть ближе или чуть шире расставлены. Тем не менее общая картина вместе с высокими скулами и полными губами производила ошеломляющее впечатление.

Ему хотелось сделать слепок с ее лица. Ему хотелось взять циркуль и измерить расстояние между ее чертами. Ему хотелось, чтобы лучшие химики мира исследовали состав ее крови и гормонов. Должно же быть что-то, что заставляет его откликаться на ее призыв так драматически, словно его опоили каким-то зельем, для которого наука еще не придумала название.

Но более всего ему хотелось…

Кристиан тряхнул головой, избавляясь от наваждения. Он — джентльмен, взявший на себя обязательства перед другой леди. Баронесса может не отвечать на его чувства, но он ожидал от себя большего, когда давал ей слово.

— Какие жуткие чудовища, не правда ли? — сказала обольстительная миссис Истербрук, поставив свою сумочку на краешек стеклянной витрины.

Кристиан бросил взгляд на ближайший экспонат. Только что он стоял рядом с гигантской черепахой, а теперь перед ним красовался сетиозавр. Должно быть, он неосознанно двигался навстречу, словно завороженный.

— Мне всегда казалось, что они очень красивы, особенно этот экземпляр.

Она посмотрела на него, иронически скривив губы.

— Этот? — сказала она. — Такой приземистый и уродливый?

Она стояла так близко, что они почти соприкасались, но ее слова доносились до него приглушенно, словно издалека или из тумана. А когда Кристиан отвернулся, чтобы не смотреть на нее в упор, он почувствовал слабый аромат жасмина.

— Если вам не нравятся божьи создания, мадам, — отрывисто произнес он, — возможно, вам не стоит посещать музей естественной истории.

С этими словами ее любовник развернулся на каблуках и вышел из зала.

В течение короткой минуты, пока они шли навстречу друг другу, воздух, казалось, искрился от ожидания. Это было такое знакомое ощущение. Сейчас он улыбнется и предложит ей руку. Они будут стоять рядом и восхищаться чудесными открытиями. И ничто никогда не разлучит их снова.

Затем она заметила выражение его лица. У него был вид человека, двигающегося во сне. Завороженного, лишенного воли, не владеющего своим телом и органами чувств.

Такая реакция со стороны герцога, привычного властвовать, была лишним подтверждением того факта, что она, Венеция — каприз природы, своего рода ярмарочный уродец, только наоборот. Но, исходящая от Кристиана, эта реакция привела ее в восторг. Ей хотелось, чтобы он вечно смотрел на нее такими глазами. Ведь это не отменяет того факта, что он любит ее за то, чем она является.

И, возможно, она могла бы воспользоваться своей внешностью, чтобы увлечь его, закружить и удерживать поблизости, пока он не осознает, что не испытывает неприязни к миссис Истербрук. Что на самом деле она ему нравится, горячо и страстно.

Но тут Кристиан пришел в себя — и моргнул. В его глазах мелькнуло недовольство собой. Видимо, он счел непростительной эту короткую минуту, когда он увлекся настолько, что забыл о баронессе.

Зря она надеялась, что он позволит про-длить общение между ними. Разочарование было таким сильным, что Венеция чувствовала себя, как сжатое поле: урожай убран и впереди ничего, кроме долгой суровой зимы.

Она медленно взяла свою сумочку, которую поставила прямо на табличку, где значилось: «Ископаемые останки сетиозавра, дар мисс Фицхью из Хэмптон-Хауса, Оксфордшир, раскопавшей его в Лайм-Реджисе, Девон, в 1883 году».

Она сказала ему, что ее динозавр — швабский дракон, потому что сетиозавр был типично английским ископаемым, а ей не хотелось открывать свое английское происхождение.

— Мадам, — обратился к ней стоявший поблизости молодой человек лет двадцати с небольшим, которого она никогда раньше не встречала. — Мадам, мы с друзьями состоим в команде гребцов Оксфорда. И хотели узнать… не собираетесь ли вы посетить Королевскую Регату в Хенли?

Прекрасная миссис Истербрук явно обрела нового поклонника.

— Желаю вам удачи, — отозвалась Венеция, — но, боюсь, меня там не будет.

Милли обнаружила, что с трудом удерживается, чтобы не смотреть на своего мужа.

Они провели вместе весь день. Большую часть утра заняли дела, связанные с «Кресуэл энд Грейвс», фирмой по производству консервов, которую Милли унаследовала от отца. После чая они обсудили улучшения, предпринятые в Хенли-Парке в этом году. А перед тем, как Венеция прислала записку с просьбой подождать ее в кабинете, Фиц показывал Милли изменения, которые он произвел в их городском доме за время ее отсутствия.

Казалось бы, стольких часов непрерывного общения должно быть достаточно. Но чем больше Милли смотрела на мужа, тем больше ей хотелось смотреть на него. Собственно, так было всегда. Однако сегодня было хуже, чем обычно. Сегодня, сойдя с поезда, она обнаружила, что он избавился от бородки, которую носил последние два года. От одного взгляда на его выразительные черты, открывшиеся ее взору, у нее перехватило дыхание.

Хотя Фиц был близнецом Хелены, он был больше похож на Венецию — темноволосый и голубоглазый. Великолепный мужчина, к большому огорчению Милли. Но, если она влюбилась в него из-за красоты, то оставалась влюбленной в своего мужа, потому что не мыслила свою жизнь с кем-нибудь другим.

Полчаса назад, когда он показывал ей одно из своих приобретений, сверкающий новый комод, покрытый голубой эмалью, расписанной белыми маргаритками — шутка, понятная только им двоим — они так смеялись, что им пришлось прислониться к стене, чтобы устоять на ногах. После этого Фиц так улыбнулся ей, что Милли показалось, будто она парит над облаками.

Но сейчас он сосредоточенно слушал ее рассказ о том, что произошло на лекции в Гарварде, рассказ с куда большими подробностями, чем те, что она сочла нужным сообщить ему в телеграмме, посоветовав не задавать Венеции слишком много вопросов и проявить понимание к ее настроению. Не то чтобы Фиц нуждался в подобных напоминаниях — на его тактичность и участие всегда можно было положиться.