Премудрая Элоиза - Жанна Бурен Страница 38

Стараясь шагать тверже, я подошла к тебе. Собрав все свои силы, я старалась ничем не выдать охватившее меня волнение. Я старалась явить тебе безмятежный лик, дабы не отяготить твое нелегкое бремя своими собственными мучениями.

— Элоиза, вы здесь у себя дома.

— Благодарение вам, господин мой.

Так значит мы уже не были на ты!

Желание броситься к тебе на грудь исчезло само собой перед почтительным, но сдержанным отношением, которое ты выказал мне с самого начала.

Где была наша любовь? Хотя стоявший передо мной мужчина сохранил прекрасное и так волнующее меня лицо, черты его были отмечены следами перенесенных испытаний. Похудевший, со впалыми щеками, твой лик, Пьер, был теперь ликом аскета, а не знаменитого философа, регента Школ Парижа.

За эти мертвящие десять лет, в течение которых я не переставала думать о тебе, я приготовилась к неизбежным переменам, которыми должны были поразить тебя время, болезнь, страдания и преследования. Я воображала старение, истощение, но только не превращение такого порядка, столь глубокое. В несколько секунд я поняла, насколько ты стал другим!

Твое изможденное, ослабевшее тело было здесь ни при чем. Не эта иссушенность изменила твою личность таким коренным образом. Я видела в тебе появление нового свойства. По твоему взгляду — не пылкому, как некогда, но серьезному, с какой-то внимательной нежностью, благожелательностью с оттенком сочувствия — угадывалось, что твое преображение было духовного порядка. Под впечатлением от своего открытия я не смогла немедленно оценить глубину этой перемены.

Тысячи материальных забот, от которых я не могла уклониться, между тем призывали меня к себе. Так что им я немедленно и отдалась — и чтобы помочь своим спутницам, и чтобы успокоить волнение страсти, обуревавшее меня.

Ослепленная тем, что вновь обрела тебя после столь долгой и жестокой разлуки, я в то же время тревожилась, ибо чувствовала в тебе что-то незнакомое. В каком-то смысле было счастьем, что у меня появилось в тот момент столько дел. За всеми этими хлопотами моя мысль должна была невольно отвлечься от единственного интересующего ее предмета.

Помнишь ли ты, Пьер, наши первые шаги в Параклете? Когда мы прибыли туда, по мягкой сентябрьской погоде, мы были твердо настроены довольствоваться малым, быть всем довольными. Богатство Аржантейя плохо подготовило нас, по правде говоря, к требованиям жизни в бедности. Мы осознавали этот недостаток и считали даже, что прошлая беззаботность таила в себе куда больше опасностей, чем суровая жизнь, к которой мы готовились тут. Но самые пессимистичные догадки были тут же превзойдены. Мы оказались вынужденными бороться с такой нищетой, что у некоторых энтузиазм мог бы смениться унынием, если бы я не была начеку.

Там, где ты основал Параклет, не было ничего, кроме травы и тростника, когда ты пришел искать там пристанища. Благодаря твоим ученикам крепкая, высокая молельня сменила хрупкий кров, возведенный твоими руками. Примитивные кельи, построенные вокруг священного места, довершали благоустройство. Такое помещение показалось достаточным студентам и философу, отрешенным от низменных нужд. Затем ты уехал в Сен-Гильдас, и время продолжило свое разрушительное дело.

В благословенный 1129 год, когда мы, в свою очередь, оказались на земле, которую ты подарил нам, одна лишь молельня оставалась еще в хорошем состоянии. Кельи, заросшие колючками и крапивой, казались пригодными лишь для защиты от дождя и ветра. Сырость, поднимавшаяся от близкой реки, покрыла стены и потолки узором плесени. Вовсе не было помещений для выпечки хлеба, приготовления пищи, ухода за больными, хранения провизии. Ни пекарни, ни трапезной, ни погреба, ни кухни, ни мельницы, ни сада. Все надлежало создать, а зима приближалась!

Эта жестокая необходимость стала для меня спасительной. Я отдавалась многочисленным трудам, которые нам следовало осуществить, с жаром, в котором было много от моей всегдашней любви к действию и от желания заставить процветать переданное тобой нам владение, но также и потребность прогнать наваждение и горечь, заглушить внутренний конфликт, терзавший меня со времени моего поступления в монастырь.

Пустые годы в Аржантейе меня уничтожили. Битва против голода, холода, нищеты и неудобств, которую мне пришлось развязать при нашем вступлении во владение Параклетом, меня укрепила и закалила.

В то время я научилась забывать о себе перед лицом насущных задач. На ветру, в грязи и в лишениях я возводила, камень за камнем, с помощью нескольких крестьян и своих духовных дочерей, начатки того, что станет позже нашей общиной. Став аббатисой этой убогой обители, я решила привести ее к процветанию, чего бы мне это ни стоило.

Мне недоставало дела: создание, а затем расцвет нашего аббатства и стали делом моей зрелости. Не имея другой цели, кроме развития учрежденной тобой обители, я впрягалась в работу с упорством, выносливостью и суровостью, не знавшими себе равных.

Сам же ты, моя дорогая любовь, вновь отбыл в Бретань, как только мы начали устраиваться. Успокоенный насчет судьбы твоей молельни, ты доверил мне управление ею, прежде чем уехать. В течение нескольких — слишком кратких — дней, что ты оставался среди нас, я не смогла ни мгновения пробыть с тобой наедине. Хотя меня не оставляла мысль об этом, ты всегда устраивал так, чтобы с нами был кто-то третий — священник из часовни либо одна из монахинь.

Твоя манера держаться со мной, внимательная, но отчужденная, осталась такой же, как в день нашего приезда. Ночами, которые я проводила в раздумьях о тебе, я понапрасну изводила себя, изобретая средство против твоей сдержанности. Так значит, в твоем сердце уже ничто не отзывалось на мое приближение? Я, впадавшая в транс в твоем присутствии, видела твое спокойствие и чувствовала себя погибшей.

Прежде чем меня покинуть, однако, ты позаботился обо мне, познакомив с благородным и могущественным сеньором Тибо Шампанским и его супругой, графиней Матильдой, которые были твоими друзьями и впоследствии проявили доброту и ко мне. Назначая их мне в покровители, ты доказал тем самым великое здравомыслие и предусмотрительность. Из этого я заключила, что если ты и отказывался засвидетельствовать мне свою нежность, которой я так страстно желала, ты старался, тем не менее, засвидетельствовать мне свою привязанность косвенным образом и почти отечески.

Другой твой друг, Мило Ножанский, который подарил тебе земли на берегу Ардюзона — три возделанных поля и участок ближайшего леса для вырубки, — также проявил доброту к нам благодаря твоим рекомендациям. Вскоре после нашего приезда он пожаловал нам исключительное право рыбной ловли в реке между деревней Сент-Обен и Кенсэй, нашим приходом.

Мы весьма нуждались в таких щедротах! Наше тогдашнее существование было сплошным голодом и нуждой. Не имея иных припасов, кроме тех, что получали с наших трех полей и реки, мы постились куда чаще, чем предписано. Не имея возможности купить недостававшие нам необходимые вещи, мы были вынуждены все изготавливать сами. В первое время там я открыла для себя суровость и благодатность ручного труда. Для такой слишком головной эрудитки, как я, суровая школа нужды была бесконечно полезна и богата уроками, которых не найдешь в книгах. С мастерком или мотыгой в руках мне пришлось пересмотреть многие воззрения и смиренно принять уроки, которые мне часто преподавали природные стихии.