Месть женщины среднего возраста - Элизабет Бушан Страница 39

– Уже иду, – произнес он.

Мне понадобилось время, чтобы встать на ноги. Я не просто ослабла: без привычной рутины работа – дом дни казались вялыми, как недоваренные яйца. Я привыкла видеть их другими, аккуратно разложенными по полочкам.

Глядя на сад, я поняла, что пришло лето: он стал похож на сонный гарем, пропитанный головокружительными ароматами и увитый кипенно-белым кружевом. Когда мне наконец захотелось туда войти, я распахнула французские окна и вышла на улицу. Я так хорошо его знала – каждый кирпичик в стене; прорытая белкой нора на лужайке; участок, где прогнил забор. Когда дети были маленькие, они требовали, чтобы я посадила траву и сделала лужайку и французский крикет, но, когда они выросли, я, словно голландец, претендующий на защищенную дамбой землю, отвоевала клумбы обратно.

Олива в горшочке накренилась назад и покрылась серо-зеленой листвой. Олива была символом мира, символом дома. Из ее плодов делали зеленое масло с ароматом тимьяна и майорана, в которое так хорошо макать корочку хлеба. Олива была символом всего хорошего.

Хэл подарил мне оливковую ветвь по окончании нашей второй совместной экспедиции – пешего похода по полуострову Мани. Худые, грязные, пыльные, счастливые, мы направлялись домой. В Киеросе мы присели в рощице оливковых деревьев и стали ждать автобуса, который отвезет нас обратно в Афины. Мы ели хлеб и сыр фета. Солнце жарило; в горячем воздухе плыла сухая травяная пыль. Нагруженные ослики карабкались по склону; по краям полей и у дороги цвели маки. Я облокотилась о рюкзак и подумала, что в жизни не видела такой пронзительной красоты: серо-зеленые оливы, каменистая местность, алые маки и голубое небо. Хэл выбрал этот прекрасный, волшебный, жгучий момент, чтобы сказать, что планирует пока остаться в Англии. «Почему?» – спросила я. Он достал перочинный нож и встал. «Ты знаешь почему», – ответил он, повернувшись ко мне спиной.

Хэл срезал ветку с клинышком ствола на конце и подарил ее мне. Завернутая во влажную салфетку, она пряталась в моем рюкзаке, пока мы не добрались до дома. Я смешала землю с компостом в одном из горшков Ианты – не слишком густо, ведь это дерево любило жару и пыль – и посадила ветвь. В нашем климате оливковые деревья не растут, разве я не знала? Ианта была подозрительно безучастна. Но я оказалась настойчива, и в один прекрасный день сквозь землю пробились два ростка.

И вот теперь я сжимала между пальцев листок. Поднялся ветер, и, ослабленная болезнью, я задрожала.

Пока я бродила по саду, меня холодным туманом окутала депрессия. Без моей заботы роза Айсберг исхудала и ослабла. Паслен почти похоронил под собой мускусную розу, и я не пришла ей на помощь. Мои розы не привыкли к пренебрежительному отношению, и волнообразная оболочка тли разлилась по стеблям, поедая зародыши бутонов. Я остановилась, схватила ветку Испахан и, не обращая внимания на шипы, провела по ней пальцами, уничтожая тлю.

На пальцах горело желто-зеленое пятно – я вытерла их о траву. Потом вошла в дом и заперла стеклянные двери на задвижку.

Мне не хотелось возвращаться в сад. Не могу объяснить, но мне казалось, что он меня подвел.

Позвонила Ианта: она всегда звонила раз в неделю:

– Ты поговорила с Натаном? Поговорила?

Позвонил Роберт Додд (его звонки обходились мне в двадцать фунтов). Натан попросил его обсудить со мной детали развода, который грозил серьезно подорвать наши финансы.

Поппи позвонила бог знает откуда и сообщила, что она жива.

Позвонила Мазарин из Парижа.

– Ты должна приехать.

– Не могу, – ответила я. – Я не хочу никуда ехать. – Я выглянула в окно на улицу, которая казалась невообразимо широкой, и ощутила дрожь в коленях. Чем больше времени проходило, тем меньше я была способна предстать перед внешним миром. – Мне даже из дома тяжело выйти.

– Послушай. Ты сможешь. Это поможет тебе забыть твоем ужасном Натане и никчемной работенке.

– Это была не никчемная работенка.

– Как скажешь, chere. [11]

Куратор независимой арт-галереи, Мазарин до сих пор не хотела опускать планку, и постоянное столкновение ее высокоинтеллектуальных взглядов и моих популистских наклонностей доставило нам немало приятных минут. Если верить флаеру, который она прислала, темой новой выставки была «деконструкция мифологии нижнего белья».

Я сделала немалое усилие и взяла себя в руки.

– Как поживает твое белье?

– Прекрати, – зашипела она в трубку. – Жду тебя в следующий четверг.

Натану Мазарин не нравилась. По крайней мере в те дни, когда я еще не вышла на работу и мы с ней часто общались и были близки. «Она не в моем вкусе», – говорил он – и врал. Натан обожал таких женщин, как Мазарин: умных, привлекательных и с независимыми взглядами. Он недолюбливал ее потому, что Мазарин была связана с Оксфордом и Хэлом, то есть той частью моей жизни, к которой он не имел никакого отношения.

Неприязнь Натана не помешала нам регулярно навещать Мазарин в Париже и гостить у нее. (Когда Натана повысили, мы предпочитали останавливаться в отелях, которые постепенно становились все более и более шикарными.) В дни нашей с Мазарин дружбы мы сажали детей на заднее сиденье машины, и все путешествие они то и дело кричали: «Мы уже приехали?» Когда вопросы перерастали в вопли (так было всегда), я проделывала опасный маневр и перебиралась на заднее сиденье, садилась между ними в гору игрушек и печенья, прижимала их к себе и, перекрикивая гвалт детей и шум мотора, общалась с Натаном.

Как-то раз мы оставили детей с Иантой. Сэму тогда было тринадцать, Поппи – одиннадцать. Машина неслась к югу по автотрассе из Кале, и я заговорила о том, чтобы вернуться на работу.

Натан отреагировал мгновенно: нахмурился, сгорбился над рулем и проделал свой фокус с исчезновением – погрузился в себя.

– Зачем? Ты что, несчастлива? – Он злобно смотрел перед собой. – Ты так хотела иметь детей. Вот и заботься о них. Денег нам хватает.

– Ты тоже хотел детей.

Я почувствовала его внутреннюю борьбу – против чего, я не знала.

– Мама обо мне всегда заботилась, – наконец проговорил он.

Моя свекровь была той темой, которую мне никогда, никогда не хотелось развивать.

– Моя тоже, но она совмещала мое воспитание с работой.

Натан переключил внимание на грузовик, нагруженный домашним скотом.

– Ты могла бы работать дома. Ты думала об этом?

Я была в недоумении.

– Как странно, Натан. Я понятия не имела, что ты будешь настолько против. Я думала, ты меня поддержишь.

Малейший намек на его закомплексованность вывел его из себя:

– Я знаю, что многие матери работают. Я не против, наоборот, но нужно ли это тебе? Мы говорим о нас с тобой. Чем взрослее становятся дети, тем больше ты им нужна.