Жаркие оковы - Ширли Уотерс Страница 39

Однако тамплиер ошибся – на этот раз заговорил Бальдвин.

– Я правильно тебя понял?! – прогремел он, удивленно морща бородатое лицо. – Ты… ты любишь мою дочь?

Он говорит о любви? Разве речь шла не о желании? Бальдвин выглядел таким серьезным, что англичанин растерялся.

Взгляд Роуэна снова отыскал глаза Руны, нежные, чистые и печальные. Любил ли он ее? «Господи, помоги мне, я… я не знаю».

– Полагаю, да, – пробормотал Роуэн.

Опасный огонь вспыхнул в глазах Руны.

– Ах, ты полагаешь! А потом отталкиваешь меня, да?

Она прошипела последнюю фразу так тихо, что услышать ее мог только Роуэн.

– Я поклялся не любить ни одну женщину, Руна.

Девушка повернулась к Алевольду.

– Это правда?

Священник вытер рукавом мокрое от слез лицо.

– Я… я потерял нить разговора, – всхлипнул он. – Не убивайте меня, пожалуйста!

Роуэн схватил Руну за руку, заставляя снова повернуться к нему.

– Я принял три обета: бедности, послушания и целомудрия. Это… монашеские обеты. – Он знал, что это слово для него равнозначно смертному приговору. И все же произнес его. Время тайн осталось в прошлом. – Я монах.

Руна чувствовала себя так, словно сам бог грома Тор нанес ей удар между лопаток. Ее рука искала, за что бы ухватиться, но рядом ничего не было, поэтому девушка вытащила из-под платья свой амулет и зажала его в кулаке, пытаясь успокоить дыхание. Вдох, выдох и снова вдох… В лагере воцарилась гробовая тишина, и потрескивание костра казалось неестественно громким.

– Значит, ты был прав, Сверри, – произнес Ингварр.

– Что ты имеешь в виду? – почесал голову Сверри.

– Ну, он действительно не может. Ни один монах не может этого.

Сверри растерянно уставился на Роуэна. Ингварр запрокинул голову и громко засмеялся.

– Он монах! Можно сказать, кастрат! Женщина в мужском теле! А Руна…

Девушка почти не слышала, что Ингварр говорил дальше. Прежде чем она смогла осознать происходящее, ее отец оказался рядом с Роуэном, спокойно стоявшим на месте, и ударил его кулаком прямо в челюсть.

– Я ни в чем не могу упрекнуть тебя, англичанин, ты вел себя примерно. – Предводитель йотурцев плюнул Роуэну под ноги. – Этот удар ты заслужил лишь потому, что ты монах. Один из тех, кого я, как ты знаешь, ненавижу, и не без причины. – Бальдвин ударил Роуэна еще раз. Тот не дрогнул. – А этот удар за Руну, которой ты вскружил голову.

Роуэн поднял руку, но лишь для того, чтобы потереть ноющий подбородок. Бальдвин проделал то же самое со своим кулаком.

Неужели она и вправду позволила вскружить себе голову? Видимо, да. Когда Роуэн пару минут назад сказал, что любит ее, Руна, еще не зная всей правды, готова была взорваться от счастья. Ей хотелось кричать о своей любви. Чем же еще могло быть это дурманящее чувство, которое она носила в себе? Но затем оказалось, что Роуэн по какой-то причине от нее отказывается. Как она могла догадаться, что он принял обет целомудрия? Что он монах!

«Вообще-то я должна радоваться, что он нас не предал… Но… милостивая Фрейя, я не могу!»

Ингварр продолжал отпускать шуточки, но девушка не обращала на него внимания. Она не могла оторвать глаз от Роуэна. Не могла не восхищаться его гордостью и самообладанием. Хотелось ли ей, чтобы он набросился на Ингварра? Сделал что-то, что позволило бы ей стряхнуть с себя оцепенение? Руна больше не могла выдерживать его спокойный взгляд, поэтому развернулась и быстро зашагала вдоль берега.

– Оставьте мою девочку в покое! – донесся до уходящей Руны голос Бальдвина, а затем шум лагеря остался позади.

Далеко она не ушла. Темнота надвигающейся ночи вскоре подарила ей желанное чувство одиночества. Чуть поодаль за ней следовала темная фигура; судя по очертаниям, это был ее телохранитель Халльвардр. Руна опустилась на ближайший валун, сняла сапоги из оленьей кожи и зарылась голыми пальцами в мокрый песок.

Множество мыслей проносилось в голове у девушки: о цепочке с кулоном, которая наверняка предназначалась не для ждущей дома невесты; о дощечках Стигра, согласно которым показательный бой с Роуэном изменит ее жизнь. И что же он изменил? Заставил Роуэна влюбиться в нее? А ее в него? Норны наверняка вдоволь посмеялись над этой битвой. И продолжают смеяться.

– Руна…

Ариен, закутанный в плащ, подошел к ней сзади. Девушка подвинулась, чтобы брат мог сесть, свесив ноги вниз.

– У тебя не замерзли ноги? – спросил он.

– Это приятный холод. – Руна ненадолго задумалась. – Что делает Роуэн?

– Он в своем шатре. А ты что делаешь?

– Думаю. – Девушка обняла брата за плечи и притянула его к себе. Внезапно с ее губ сорвался горький смех. – Знаешь, я всегда жалела о том, что среди йотурцев нет никого, кто мог бы слагать стихи и петь – скальда, который воспел бы наши подвиги. А теперь я почти рада этому. Представь, какую смешную песню он исполнял бы у костра! «Воительница и монах». Или «Воитель и дурочка». – Смех словно застрял у Руны в горле. Ей хотелось разрыдаться.

– Ты думаешь, это правда? – спросил Ариен. – Что Роуэн монах?

– Он ведь сам сказал об этом!

– Да, но… – Мальчик закашлялся в кулак. – Я всегда думал, что монахи либо тощие, либо толстые. В любом случае они слабые. Как тот, которого привела ты.

– Кстати, о монахе. Что с ним?

– Ингварр привязал его где-то между шатрами. Боюсь, этой ночью бедняге придется померзнуть.

– Ты сам скоро замерзнешь. Пора возвращаться в наш шатер, Орленочек.

Руна поднялась и потянула брата за собой.

Вскоре они снова были в лагере. Девушка проводила Ариена до шатра, а затем отправилась на поиски священника. Он сидел у костра со связанными коленями и дрожал. Пламя костра освещало его лицо, но спину, должно быть, пронизывал холод. Руна принесла одеяло и накинула его ему на плечи. Сначала монах испуганно вздрогнул, но затем с благодарностью улыбнулся.

Руна присела рядом с ним. Кроме Хаакона, который спал, привалившись к стволу дерева, никого не было видно. Остальные мужчины спали в шатрах и на корабле или стояли на вахте.

Монах уставился на босые стопы девушки.

– Как… – пробормотал он.

Руна пошевелила пальцами.

– Я привыкла. Скажи лучше, как тебя зовут. И что значит слово «патер»? Я слышала, как Роуэн обращался к тебе…

– Я… я…

Монах изо всех сил стиснул челюсти, чтобы унять дрожь, – теперь он стучал зубами скорее от страха, чем от холода. Было видно, что он пытается взять себя в руки. Наконец он продолжил более спокойным голосом: