По ту сторону лета - Одри Дивон Страница 4

Марисса поинтересовалась, как у меня дела. Не дослушав ответа, заговорила о себе. Она всегда говорит только о себе, даже если делает вид, что говорит о других. Другие набирают лишний вес. Другие зря теряют время. У других все всегда плохо. Изображая сочувствие, Марисса с нетерпением ждет, когда же все остальные окончательно пойдут ко дну. Не правда ли, до чего приятно, стоя на палубе, наблюдать, как соседние корабли один за другим с треском врезаются в берег? Примерно то же самое испытывал Жорж, слушая по радио всякие ужасы. Ненадежное равновесие между чужим горем и нашими собственными потугами на счастье. Лора тоже попыталась было вставить словечко, но ей злословие совсем не к лицу. Она напомнила мне спортсмена, ввязавшегося в игру с незнакомыми правилами. Объектом ее насмешек стала некая Анаис — или это была Мирей, я уже точно не помню, — сделавшая себе пластическую операцию по перекройке носа из-за того, что муж обманывал ее с ее же приятельницей. Лора изложила теорию, согласно которой душевные потрясения неразрывно связаны с пластической хирургией.

Я вполуха слушала их, когда мое внимание отвлекла разыгравшаяся в глубине ресторана сцена. Двое мужчин выясняли отношения. Слов я разобрать не могла, но их выразительная мимика и жесты, словно заимствованные из немого кино, говорили сами за себя: они жутко злились друг на друга. Толстый плешивый коротышка угрожающе потрясал поднятым вверх указательным пальцем. Но большей частью свет прожекторов достался второму, официанту. Он стоял, нахмурив брови, уперев руки в бедра и покачиваясь с носка на пятку. Он вот-вот взорвется, показалось мне, схватит с барной стойки поднос с бокалами и запустит его через весь зал. По тому, как он качал головой, я примерно догадывалась, что он говорит: «Ну и что из того?» Я понятия не имела, из-за чего вспыхнула ссора. Но отметила про себя, что при всем своем желании не смогла бы точно описать внешность официанта. Он ни секунды не стоял на месте, как будто опасался, что его сфотографируют. Я смотрела на него, не в силах отвести взгляд.

— Эжени, мы с Лорой хотели с тобой кое о чем поговорить…

Официант взял с подноса бокал и сделал вид, что сейчас швырнет его. Нет, не в коротышку, а просто куда подальше. Коротышка, вдруг сделавшийся задумчивым, кажется, не возражал. Я решила, что официанта зовут Арно, — когда рассказываешь историю, удобнее, когда у персонажа есть имя.

— Понимаешь, это довольно щекотливая тема… Вряд ли он ее с тобой обсуждал. Ты же знаешь этих южан — им гордость не позволяет…

Коротышка беспомощно пожал плечами. Арно снова взял в руки поднос. Ему удалось разрядить обстановку, и я почувствовала облегчение. Мне не хотелось бы, чтобы он сегодня дрался. Скользящей походкой он лавировал между столиками, как будто танцевал под одному ему слышную мелодию, уносившую его в недосягаемую для нас даль. В том, как он двигался, ощущалась какая-то совершенно исключительная свобода. Интересно, как он мирится с необходимостью работать официантом. Наверняка все вокруг презирают место, куда забросила его судьба.

— Его материальное положение просто ужасно. Не знаю, что там в точности произошло, но… Он не говорит, но мы думаем, что его обокрал партнер, этот молодой армянин, как его, как-то на «…ян», ах да, Кешичян, вот как. Да, правильно — Кешичян…

Я без труда догадалась, каким мальчишкой рос Арно — из тех сорванцов, что начисто лишены чувства самосохранения и не меньше раза в неделю подвергают себя смертельной опасности. Если такой падает с велосипеда, то непременно ломает позвоночник, и добросердечный сосед несет его, потерявшего сознание, на руках к перепуганной матери. Наверное, у него все тело в шрамах. Я представила себе Арно обнаженным — в этой картинке не было ничего сексуального, скорее она напоминала анатомическую схему. Обыкновенное учебное пособие: со стрелками, указывающими на те или иные органы. Настоящего, живого Арно так просто не разденешь.

— Говорят, он совершенно разорен. Мы с Лорой беспокоимся о тебе. Мы знаем, что Жорж помогает тебе материально. Ты ведь живешь на алименты?

Арно прошел совсем рядом, не обратив на меня, естественно, ни малейшего внимания. Затем он исчез на кухне. С хлопком, которого я не слышала, в глубине зала закрылась дверь.

— Эжени, о чем ты задумалась? Ты меня слышишь? С тобой все в порядке?

Марисса накрыла мою руку своей холодной ладонью. Так это она мне, что ли? Я вернула ей ее же ободряющую улыбку и уверила, что все будет просто замечательно. Затем, поскольку я от них устала, а моя тарелка с осенними овощами опустела, я поднялась и сообщила подругам, что ухожу. Оставляю их наедине со всеми захватывающими историями. Чужими историями.

Ненавижу людей, которые пересказывают свои сны. Особенно когда они пытаются превратить их в подобие некой байки. Жорж владел этим мастерством виртуозно. Время от времени, просыпаясь утром, он напускал на себя озадаченный вид и говорил: «Слушай, мне такой сон приснился!» И принимался с жаром описывать плохой боевик с невероятным сюжетом, по ходу которого он куда-то летел на вертолете или спасал тонущего ребенка, при ближайшем рассмотрении оказывавшегося его матерью, умершей двадцать лет назад, и узнавал, что она ему не мать, а дальняя родственница. Он вкладывал в эти повествования всю душу, силясь меня заинтересовать. Говорил с выражением, порой путался в хитросплетениях своего убогого воображения, но упорно вел рассказ, пока не изложит все содержание сна до конца. Окажись у него более благодарная публика, он, я уверена, изображал бы наиболее выдающиеся эпизоды своих душевных странствий в лицах.

Сны нельзя пересказывать. Это закон. Я много раз пыталась объяснить это Жоржу. В крайнем случае он мог бы размышлять над ними в одиночку, отыскивая в них скрытые смыслы. Но зачем же, о господи, меня-то подвергать этой пытке? Он в ответ пожимал плечами и обиженно буркал: «Нет, но такой потрясающий сон!» Так что у меня не оставалось никаких сомнений: рано или поздно он опять примется за старое.

Однако, проснувшись в этот четверг 25 сентября и открыв глаза ровно в половине девятого утра, я вдруг поняла, что именно все эти годы чувствовал Жорж. Мне тоже приснился совершенно потрясающий сон. Все сказанное выше не позволяет мне остановиться на нем подробнее. Признаюсь в одном: в этом сне я нашла человека, потерянного давным-давно, и испытала блаженство. Я не могла бы сказать, кто он — его лицо было мне незнакомо, — только понимала, что ближе и роднее у меня никого нет. Осознав по пробуждении, что все это лишь сон, я расстроилась до глубины души. Мне хотелось смежить веки и снова погрузиться в сладкую грезу, словно в теплую ванну. Снова ощутить счастье, броситься в объятия этого человека, прижаться к нему как можно теснее, ведь я так долго его ждала, и почувствовать внутри себя горячую волну радостного возбуждения. Хорошо бы поделиться с кем-нибудь всем этим, иначе мне не избавиться от видения призрачного лица, заставляющего мои губы растягиваться в улыбке. Но говорить-то мне и не с кем.

Я решила выйти подышать свежим воздухом. Но не успела выйти из своей комнаты, как столкнулась с подружкой Эрмины. Дочь превратила мою квартиру в молодежное общежитие. Послушная требованию отца, она никогда не приводила под родительский кров парней. Зато, вздумай я учинить дома мало-мальски тщательный обыск, наверняка обнаружила бы в каком-нибудь углу одну из ее подружек, сидящую с заброшенным видом в ожидании, пока Бетти не напоит ее кофе. Та, что попалась мне на дороге, была в мотоциклетных сапогах и минималистской юбке. Улыбнулась мне из-под черной челки и торопливо поздоровалась. Тут и Эрмина подоспела. Встала передо мной в позу, какую принимает всегда, когда ей что-нибудь надо и она не намерена торговаться, — руки скрещены на груди, корпус скособочен с опорой на правую ногу, в глазах готовность к атаке.