Обольщение красотой - Шерри Томас Страница 40

Тем не менее сейчас запах тоста с маслом, который ежедневно появлялся на ее тарелке с тех пор, как у нее прорезались первые зубы, привел ее внутренности в такое состояние, что она поспешно кинулась в ближайший туалет и провела несколько мучительных минут, избавляясь от содержимого своего желудка.

Она вытерла рот и ополоснула лицо. Выйдя из туалета, она чуть не налетела на свою золовку. Милли, самая спокойная особа из всех, кого она знала, схватила ее за локоть и потащила за собой.

— В чем дело?

— Поговорим в твоей комнате, — сказала Милли, распахнув дверь спальни Венеции.

Их взору явилась Хелена, лихорадочно рывшаяся в гардеробе Венеции.

— Я отдала жакет твоей горничной, — сказала Венеция. — Наверное, она приводит его в порядок.

— Пожалуй, мне лучше присмотреть за ней. — Хелена направилась к двери. — Не уверена, что она знает, как обращаться с такими вещами.

— Забудь о своем жакете, Хелена, — сказала Милли, закрывая дверь. — Венеция, тебе лучше сесть.

Венеция села, встревоженная поведением Милли.

— Что случилось?

— Леди Эйвери была на той лекции герцога Лексингтона.

Венеция, охваченная ужасом, вцепилась в подлокотники кресла.

Хелена схватилась за столбик кровати, как будто не надеялась на собственные ноги.

— В Гарварде?

На какой же еще?

— Она была в Бостоне одновременно с нами, на свадьбе сына ее американского шурина, — сказала Милли. — Позавчера она вернулась. А вчера она обедала у своей племянницы и посвятила всех собравшихся за столом в историю, рассказанную герцогом.

А потом дамы, присутствовавшие за обедом, могли отравиться на вечеринки и балы, джентльмены — в свои клубы, и новость распространилась, как бубонная чума.

Венеции снова стало дурно. Но на этот раз у нее в желудке было пусто. Она стиснула зубы, борясь с приступом тошноты.

— И что, все думают, что он говорил обо мне?

— Многие.

— Ему поверили?

— Не все, — осторожно ответила Милли.

Значит, кто-то поверил.

— Он — самый завидный холостяк в королевстве, — продолжила Милли. — Ты — самая красивая женщина. И его обвинения в твой адрес… сама возможность подобных обвинений — уже сенсация.

У Венеции возникло ощущение, будто она погружается в зыбучие пески.

Хелена выглядела несчастной, как никогда в жизни.

— Все это…

Она осеклась, не закончив фразу. Сказать, что все это ее вина, значило бы признать, что у ее близких была причина увезти ее из страны.

Венеция встала.

— Герцог поступил опрометчиво. Наверное, он думал, что может позволить себе расслабиться, находясь так далеко от дома. Но, уверена, он уже осознал свою ошибку. Вряд ли такой человек, как он, станет устраивать бурю в стакане воды.

— Довольно снисходительный взгляд на его выходку, — заметил Фиц, войдя в комнату и остановившись рядом с женой.

— Просто я стараюсь судить о нем без предвзятости. Полагаю, он будет недоволен слухами почти так же, как мы, и не скажет ничего, что усугубило бы ситуацию.

— Его молчание окажется не менее проблематичным, — указала Хелена. — Он должен объявить, что слухи не соответствуют истине.

— Для этого ему придется солгать. Он не станет делать этого ради меня.

— Тогда что нам остается?

— Пусть это послужит проверкой для моих друзей. Если они настоящие друзья, они сплотят ряды вокруг меня и никому не позволят сомневаться в моем поведении и моих моральных принципах.

— Я позабочусь о том, чтобы мои друзья последовали их примеру, — негромко отозвался Фиц.

— Времени в обрез, но, думаю, завтра мы могли бы дать обед на сорок персон, — предложила Милли. — В качестве смотра сил, — добавила она.

— Отлично, — сказала Венеция. — Завтра Тремейны устраивают бал. После обеда мы могли бы отправиться туда всей компанией.

— И мы должны как можно чаще появляться на публике, — подхватила Хелена. — Не забудь посетить свою модистку, Венеция. Наверняка тебе захочется убивать всех на своем пути — самым приятным образом, разумеется.

— Думаю, у меня есть подходящее платье, — отозвалась Венеция.

Во время брака с Тони она обнаружила, что для того, чтобы убедить людей, что ты счастлива, зачастую достаточно безукоризненно выглядеть. Завтра она будет выглядеть так, что ни у кого не останется сомнений, что Венеция контролирует все стороны своей жизни.

Повисло молчание. Милли и Фиц, очевидно, размышляли о том, что им предстоит сделать. Что касалось сестры, то Венеция не представляла, что в последнее время творится в ее голове. Она надеялась, что Хелена больше не винит себя в случившемся. В сущности, Венеция должна быть благодарна Хелене. Если бы не ее роман с женатым мужчиной, Венеция не пережила бы самую чудесную неделю в своей жизни.

— Со мной все будет в порядке, — сказала она.

Кто бы мог подумать, что все так кончится? Впрочем, худшее уже случилось: она потеряла человека, которого любила.

Все остальное — лишь пепел от потухшего огня.

Поскольку Кристиан не часто посещал лондонские сезоны, в свете сложилось мнение, что он проводит за границей гораздо больше времени, чем на самом деле. Он редко отсутствовал в стране больше четырех месяцев в году. Остальное время он надзирал за своим наследством.

Де Монфоры были удачливым кланом. Многие другие семьи, столь же знатные, теперь владели землями и собственностью, которые почти ничего не стоили. Де Монфорам достались карьеры, шахты, речные пути и сухопутные дороги, созданные трудами поколений. Прямо или косвенно, через старые владения и новые предприятия, Кристиан отвечал за благополучие шести сотен мужчин и женщин. Он заботился об образовании их детей и поддерживал тех, кто уже не мог работать вследствие преклонного возраста.

Его доходы были огромными, но расходы также потрясали воображение. По этой причине он всегда крайне ответственно относился к встречам со своими агентами и поверенными. Однако сегодня его внимания хватило только на то, чтобы одобрить обращение к персидскому шаху за предоставлением права на поиск нефти на его землях.

После этого он едва слышал, что говорили подчиненные, собравшиеся в комнате.

Его снова посетило сновидение: миссис Истербрук, лениво одевающаяся после занятий любовью, пока он созерцает ее с бесконечным удовольствием. На этот раз, однако, она обернулась и заговорила по-немецки — голосом баронессы.

Самое скверное заключалось в том, что он проснулся счастливым.

Раздался стук в дверь. Макадамс, поверенный, бросил недовольный взгляд в сторону дворецкого, появившегося на пороге.