Черный лебедь - Звева Казати Модиньяни Страница 42

– То были другие времена, – ответил Эдисон, вспомнив вечера, когда он засыпал, уронив голову на скрещенные на столе руки, убаюканный рокочущим голосом отца, который держал за столом банк с друзьями.

– Ты ведь из тех, кто пробился в люди, – сказала пожилая женщина, погружаясь в свои воспоминания. – Здесь много говорили о тебе, о твоей удаче.

– Удача приходит и уходит, – вздохнул Эдисон, садясь за стол.

Микеле вслед за хозяином сделал то же.

– Мы бы хотели поесть, Милее. Найдется у тебя что-нибудь?

– С едой плохо, сынок, – пожаловалась старуха. – Но я не дам вам умереть с голоду, – успокоила она, исчезая за дверью кухни.

Эдисон и Микеле молча ждали, пока она не появилась с едой.

На подносе Милее принесла два куска черного хлеба, немного сыра и маринованный перец.

– Мне стыдно ставить на стол такой скудный ужин, – извинилась она, – но война довела нас до нищеты.

Пока они ели, Милее сидела напротив, опершись локтями о стол и сцепив свои узловатые пальцы.

– Все здешние синьоры давно уехали. Как случилось, что ты еще здесь? – спросила она несколько подозрительно.

– Я больше не синьор, – признался ей Эдисон. – Война уничтожила все, что у меня было.

– Война, – пробормотала старуха, устремив глаза в пустоту. – На станции на запасном пути есть состав для перевозки скота. Немцы загнали туда наших солдат, словно животных. Сегодня ночью их увезут в Германию. – Далекий свисток паровоза словно подтвердил эти слова старухи, которая продолжала: – Они нездешние. Парни из Венето и с юга. Женщин, которые осмелились подойти к составу, чтобы передать им еду и питье, они разогнали ударами прикладов и штыками. Четверо попали в больницу.

– В Модене, Парме и Милане тоже забирают всех мужчин, – вставил Микеле.

– Сегодня утром, – снова начала Милее, – немцы захватили несколько человек из наших. Это случилось вон там, за старым мостом. Среди них были и два сына моей племянницы Тирсилии. Солдатами даже никто не командовал, офицеры их бросили. Нашим ребятам удалось сбежать. Они знают местность и побежали прямо в горы. Ушли к партизанам. Будь прокляты Муссолини и Гитлер! Бог знает, когда я снова увижу этих ребят, – вздохнула она.

– Увидишь, – постарался утешить ее Эдисон, хотя сам и не был убежден в этом.

Он мало верил в силу партизан, этих вооруженных чем попало, плохо экипированных людей, без надлежащего руководства и точного плана действий. Он верил скорее в войска союзников с их распроклятыми бомбардировками, которые сровняли с землей его типографский комплекс.

Единственной альтернативой наступлению американцев и англичан было бегство в Швейцарию. Только там можно было пережить всю эту кутерьму и быть спокойным за свою семью.

– Ты увидишь их, – снова повторил Эдисон.

Он выпил залпом стакан вина, чтобы заглушить боль и попробовать в дороге заснуть. А когда спросил счет, Милее со слезами на глазах отказалась от денег.

– Ты подарил мне воспоминания о моей молодости, – сказала она. – И хоть немного развеял мою тоску.

Обратный путь оказался гораздо быстрее и легче. Некоторые коммуникации уже были восстановлены, а понтонные мосты заменили те, что были разрушены бомбами. Когда в конце путешествия Эдисон увидел верхушки высоких деревьев в парке виллы «Эстер», то испытал огромное чувство облегчения. Он с радостью подумал о горячей ванне, хорошем обеде и своей удобной постели, которая дожидалась его.

Но, выехав на ведущую к вилле аллею, Микеле вдруг свернул в сторону и затормозил в зарослях ореховых кустов.

– Там, на вилле, немцы, – предупредил он, показывая в направлении ворот, возле которых видны были очертания замаскированного «Мерседеса».

– Постараемся избежать этой встречи, – насторожился Эдисон. – По крайней мере, пока не выясним их намерения. В нашем положении всего можно ожидать.

Микеле ловко развернулся и поехал прочь от виллы.

Эстер задумчиво сидела на каменной скамье под большой ивой, чьи гибкие ветви касались неподвижной воды пруда. Розовые кувшинки блестели в оправе из широких мясистых листьев, а лебеди, ленивые и важные, медленно скользили по воде, выставляя напоказ свои горделивые профили.

Беспокойство и неопределенность мучили ее. Эдисон уехал в Модену четыре дня назад, и до сих пор от него не было никаких известий. Она звонила в его издательство, но ничего не смогла выяснить. Несколько раз генеральный директор звонил с корсо Монфорте и справлялся об Эдисоне, но было видно, что он беспокоился больше о себе самом и своем будущем, чем о хозяине издательства.

Эстер бросила взгляд на детей. К счастью, все они здесь, рядом с ней, в этом спокойном уединении, и все-таки жизнь стала очень трудна и опасна даже для тех, кто имел много денег.

Дети большинства их друзей были заблаговременно отправлены в швейцарские пансионы. Эдисон же, друживший с фашистами, всегда считал себя неуязвимым и решил, что будет достаточно отправить семью лишь сюда, в Белладжо, что гарантировало, по его мнению, полную безопасность.

Валли, которой исполнилось двенадцать лет, взяла на себя роль строгой учительницы и терроризировала младших, включая Лолу. Она любила устраивать диктанты и нарочно подбирала трудные слова, чтобы они сделали побольше ошибок, а потом с удовольствием распекала их за это. Трехлетняя Лола послушно чертила каракули на белых листах альбома для рисования, и Валли, обвиняя малышку в неаккуратности, все время наказывала ее. Фабрицио слушался сестру из страха, а Джанни просто терпел выходки Валли, вынашивая планы ужасной мести.

Эмилиано возвышался над ними, сидя на ветви большой секвойи, куда он забрался по длинной лестнице. Ему было четырнадцать лет, и он с увлечением читал роман Бальзака.

Голос Анджелины прервал размышления Эстер.

– Извините, синьора, – сказала горничная, – пришел настройщик и спрашивает вас.

Это был маленький худой человечек с висячими усами, абсолютно неподходящими к его лицу преждевременно состарившегося ребенка, делавшемуся еще более смешным благодаря очкам с толстыми стеклами. Он был органистом церкви Сан-Джакомо и пунктуально являлся раз в году на виллу, чтобы настроить небольшой рояль и пианино, которые по желанию Эстер были куплены для детей.

К детям приходила пожилая учительница музыки, которую они прозвали Мохнатая из-за большой родинки, густо покрытой волосами, на правой щеке. Это была мягкая и терпеливая старая дева, с невероятным рвением относящаяся к своим обязанностям, покорно вынося все выходки строптивых учеников. Джанни до того ненавидел фортепьяно, что однажды запер его и выбросил в окно ключ от инструмента. Потребовались долгие и прилежные поиски учительницы, чтобы найти его. Единственный, кто извлек пользу из этих уроков, был Фабрицио, который обладал прирожденной музыкальностью и почитал счастьем для себя брать эти уроки, как настоящий Монтальдо.