Искушение Марии д'Авалос - Виктория Хэммонд Страница 42

— Конечно. Она ассоциируется у меня со здешней семейной жизнью, — ответила Мария. — Она не пробудит смешанные воспоминания, как другие комнаты.

Мадделена дотронулась до руки Марии, утешая ее.

— Я знаю, что ты хочешь сказать, Мария. И я также знаю, как тебе тяжело, поверь мне. Пойдем, Беатриче, и ты увидишь, где твоя семья сидит за трапезой.

Эта комната была сердцем дома. Мария, которая выросла в доме, где ее мать, отец, братья и она часто обедали врозь, выйдя замуж за Федериго, попала в теплые объятия большой семьи, которая собиралась не только за трапезой — здесь беседовали, смеялись, спорили, строили планы, молились, шутили, сплетничали и развлекались вместе. Центральной фигурой этой семейной жизни была Мадделена Карафа; местом, где все ежедневно собирались, — прямоугольная гостиная в старой части дворца. Эта семейная гостиная показалась Марии очень странной, когда она, новобрачная, впервые сидела здесь за обеденным столом вместе с Федериго и его многочисленными родственниками. Она никогда прежде не видела такой комнаты. Расположенная в средневековой части дворца, она была темной, с низким потолком и стенами, облицованными с пола до потолка испанской плиткой из майолики — возможно, ее добавили позже, никто не помнил. Эти плитки и грубо обструганный стол во всю длину придавали комнате сельский вид. Окна, выходившие во двор, были расширены, так что летом сюда свешивалась с веранды виноградная лоза, залитая солнцем.

В этой комнате ели только члены семьи Карафа, поэтому все свободно высказывали свои мысли. Многое из того, что говорили Федериго, его отец и дяди, было непонятно Марии, но она все равно слушала. Позже, после трагедии, которая унесла жизнь Федериго и разбила ее собственную, Мария вспоминала обрывки этих разговоров, и не забыла их до сих пор.

Сейчас Мадделена привела их в зту гостиную, и в ту минуту, когда Мария вдохнула постоянно витавший здесь запах соусов и жареного мяса, ее охватила ужасная ностальгия: нахлынули радость первых трех лет с Карафа и невыразимое горе последнего года.

Пока они ели финики и сыр, а матрона развлекала свою внучку рассказами о ее детстве, Мария вспоминала те времена, ясно видя Федериго, расположившегося напротив нее, — она сидела тогда в том самом кресле, что и теперь. Помимо личной жизни с ним в их спальне, счастливее всего Мария была за этим столом. Ее, жену любимого сына, красивую, как ангел, и с чудесным характером, целовали, осыпали ласками и баловали. Ее здесь любили, как сестер Федериго — Анну и Раймонду, которые скоро стали ее лучшими подругами. Неудивительно, что она чувствовала себя такой защищенной среди Карафа, живших в замкнутом мире и обладавших богатством, баснословным даже для Неаполя. Какая ирония судьбы, что изменения в королевстве, которые в свою очередь вызвали изменения в Федериго, теперь во всей полноте проявлялись прямо под окнами Карафа, выходившими на Спакканаполи.

В течение первых лет изменения в Федериго сначала были незаметны для Марии, но на третий год многое из того, что он говорил, стало ее тревожить. Солнечный Федериго с заразительным смехом превратился в спорщика и нарушал гармонию семейных трапез. Особенно ясно она помнила разговор в один из вечеров, имевший место более девяти лет назад. Никто не мог припомнить такую засушливую весну, как в том году, и весь урожай погиб. Казалось, какое Марии до этого дело? И, тем не менее, было. Пришла зима. Небо стало серым, ветер гулял по узким улицам, темнота которых стала зловещей, и Карафа сидели дома. Родители Федериго внушали Марии, что она ни под каким видом не должна выходить из дома. Она не спрашивала, почему, — Мария была послушной дочерью.

Молча поковырявшись в своей тарелке, Федериго оттолкнул ее и повернулся к своему отцу, Луиджи Карафа, сидевшему слева от него, во главе стола.

— Сколько различных блюд из мяса у нас на этом столе? — спросил Федериго. — Пять? Шесть? Сколько блюд в жирном соусе? Восемь? Десять? Сколько фруктов и пирожных? Мы съедим меньше четверти всего этого, а остальное бросим собакам. И, тем не менее, мы осуждаем голодающих, крики которых на улицах «Хлеба, хлеба!» остаются без ответа. Конечно, они негодуют, когда растут цены на хлеб, — цены сейчас такие, что эти несчастные больше не могут прокормить ни себя, ни своих детей. А теперь мы, Карафа, поддерживаем вице-короля, который подавляет их и убивает с помощью своих испанских солдат. Где же наша совесть?

— Когда плохой урожай, цены на хлеб растут. Когда население устраивает восстание, город обязан его подавить, — устало ответил глава семьи.

— Ты прекрасно знаешь, отец, что суть тут не в восстании, а в том, что вице-король наживается на несчастье народа, — настаивал Федериго. — То скудное количество зерна, которое имеется, он продает Испании. Ты же сам это говорил. Чего же ты от меня ждешь? Чтобы я аплодировал? Испанские паразиты высасывают кровь из Неаполя, а мы, неаполитанцы, миримся с этим. А когда вице-король вдруг ввел этот налог на фрукты — еще один налог, который так благородно поддержали Карафа, — ты должен был ясно понимать, что, лишая людей единственного продукта, которым они заменяют хлеб, ты обрекал их на голодную смерть. Или подобные соображения не заслуживают твоего внимания?

— Мне это нравится не больше чем тебе, Федериго, но так уж устроен мир. Что касается нашей с твоим дядей поддержки вице-короля, то это необходимо для того, чтобы сохранить привилегии и собственность. Когда-нибудь ты это поймешь.

— Я и так уже хорошо понимаю, какую цену мы за это платим, — возразил Федериго. — Карафа стали самой ненавистной семьей в Неаполе. Ты это сознаешь?

Эти слова заставили Марию прислушаться к разговору. Она была защищена от политических реальностей жизни Неаполя и любила эту семью, купаясь в ее тепле, нежности и щедрости, и по-детски считала, что все вокруг любят семейство Карафа. Но в последнее время, когда она выходила из дому вместе с членами семьи и их стражей, на Спакканаполи и в других частях города вспыхивали инциденты, встревожившие ее. В их адрес выкрикивали оскорбления, с балконов швыряли разные предметы, и у людей появилась привычка говорить сквозь зубы: «Карафа за это заплатят». За последние недели она несколько раз слышала эту пугающую фразу. Когда она спросила об этом Федериго, он ответил, что причина заключалась в поддержке семьей Карафа увеличения налогов, которые вынуждены платить простые люди.

— Конечно, мы это сознаем, — нахмурился Луиджи. — Как же нам этого не сознавать? Стало невозможно выйти из дома, чтобы в тебя не плюнули или не заорали вслед гадости мошенники и бездельники.

Федериго взглянул через стол на Марию.

— Ты знаешь, почему моя мать стала две недели назад настаивать, чтобы ты не выходила на улицу, Мария?

Мария покачала головой в недоумении.

— Потому что бедняки умирают на улицах. Вид их трупов, сваленных горой, невыносим, и вонь тоже.

— Если страдания бедняков так тебя оскорбляют, — сказала Мадделена, — то почему бы тебе не присоединиться к недавно созданной благотворительной организации? Некоторые из ее учредителей когда-то были твоими однокашниками.