Любовь и другие диссонансы - Ирада Вовненко Страница 44

— За знакомство! — улыбнулась она абсурдности ситуации. «Почему бы и нет, — промелькнуло в голове. — В конце концов, именно поиски истины и создание все новых догм мешают наслаждаться жизнью и создают этот самый абсурд».

— Я люблю Берлин. Приходилось жить там, — с легкой грустью сказала Даша. — Прекрасная и очень печальная история.

— Знаете, древние говорили, что за все прекрасное приходится расплачиваться.

— Да, примерно так и было.

Щеки Анны порозовели. Она расстегнула жакет, оставшись в легкой маечке, обтягивающей грудь.

— У вас красивая кожа, — тихо сказала Даша.

Анна смутилась, но это замечание оставило приятное послевкусие. Допив вино, открыла дверцу бара, которым так гордился муж, достала первую попавшуюся бутылку.

— Как насчет текилы? Сто лет ее не пила.

— А я вообще не пробовала. Слышала только, что ее с лимоном нужно пить.

— Это точно, важная деталь. Детали вообще вершат судьбу. Из них складывается вся наша жизнь. Даже в любви все может разрушить в одночасье незначительная деталь.

— Самое важное — полюбить себя, — откликнулась Даша. — И простить. Всё, даже самые страшные ошибки.

— Не вспоминать свою историю, а создавать ее, — громко сказала Анна и насыпала соль между пальцев. Взяла ломтик лимона, слизнула соль. Выпила до дна, со стуком поставила рюмку.

— Как же можно не вспоминать? — удивилась Даша. — Нет, надо помнить.

— О чем?

— Ну, к примеру, о том, что существует Человек Равнодушный, которому плевать на твои чувства и амбиции. Его притягивает твое тело, как голодного свежая булка; ему бы зарыться в твою плоть, лицом, ртом, руками, насытиться до отрыжки, а потом — всё. Как отрезало. Словно и не было ничего.

— Равнодушный говорите… — Анна слушала внимательно.

— Да! Ведь как все происходит? Вначале ты им очарована, готова на него чуть не молиться… О Великий Учитель, о Мудрый Наставник, о Продвинутый Мастер, яви мне свое внимание, и буду я счастлива — отныне и до конца жизни! Ка-ак же… До конца жизни! — Глаза Даши засверкали. Она схватила бутылку с текилой, наполнила рюмки. — Несколько недель сожительства — и начинаешь беситься от безразличного «да-да, милая, дорогая, солнышко, конечно!» А что «конечно», он понятия не имеет, попросту не слушает, не воспринимает, глядит сквозь тебя. Натешился твоей плотью и больше не нуждается в ней, а значит, в тебе. Да, он все такой же великий, мудрый и продвинутый, только никакой не учитель, не наставник, не мастер; и он лишь прикидывался твоим, потому что хотел откусить от тебя кусочек…

— Даша, — Анна погладила девушку по руке. — Даша, я всё понимаю.

— К счастью, не всё! — Даша прикрыла глаза. — Простите. Просто разговоры — о любви, о красавцах-мужчинах… Где они, эти красавцы? Мой папаша, например, напившись до бессознательного состояния, выплеснул матери в лицо таз с кипящим малиновым вареньем. Мужчины…

— Даша! — оторопела Анна. — Что вы такое говорите!..

— Простите. — Даша резко встала, отошла к окну. — Я наболтала тут… лишнего.

— Ничего страшного…

— Вы не подумайте, я не отрицаю любовь. Я очень-очень любила одного человека…

— Да?

— Да. Женщину. Мы познакомились в Берлине. Ваш рассказ заставил меня вспомнить… Хотя зачем я вру?! Будто хоть на минуту забывала… Анна, дорогая! Давайте лучше… потанцуем, например. Отчего бы нам не потанцевать?

— В самом деле…

Анна улыбнулась и направилась к музыкальному центру. Прошло два часа с того момента, как она, зайдя на кухню, увидела перед собой эту девушку, а казалось, знает ее всю жизнь.

— Первый концерт Моцарта, — торжественно объявила Анна.

— Магда тоже любила Моцарта, — тихо сказала Даша.

— Магда? — переспросила Анна. — Какое имя… сильное, я бы сказала.

— Мое любимое, — ответила Даша.

Легко встала, подошла к Анне. Положила ей на бедра свои тонкие руки и начала плавно покачиваться из стороны в сторону. Анна прижалась теплой щекой к ее — прохладной.

Губы Даши чуть касались ее кожи. Анна не чувствовала своего тела, оно казалось ей невесомым и прекрасным.

— А когда вы были счастливы в последний раз? — неожиданно спросила Даша. — Вы знаете, о чем я, такое необъяснимое ощущение… ничем не обусловленное.

Анна отстранилась, задумалась. «Ничего себе домработница… — мелькнула мысль. — Счастье, ничем не обусловленное…» Ответила не сразу: — Позавчера, на дискотеке в Берлине. Веселилась, танцевала и даже кокетничала с музыкантом. Неплохой, кстати, саксофонист. Тогда меня и пронзило острое ощущение счастья, сиюминутного счастья.

— Понимаю, — кивнула Даша. — Когда я увидела Магду в первый раз… ее красивое и беспомощное тело, мне вдруг так захотелось любить ее, целовать макушку, пальцы, волосы… Это было тихое и очень важное для каждого из нас счастье. Именно в ту минуту. Мы ничего не объясняли друг другу и ничего не спрашивали. Просто наслаждались внезапной и прекрасной близостью. — Даша чуть коснулась губами губ Анны.

Звучала музыка.

Чудесные звуки нарушил грубый мужской кашель. В дверях стоял небритый Сергей, скрестив на груди руки.

— Нет-нет, продолжайте, мне даже нравится! Давно не видел тебя такой расслабленной.

Анна почувствовала, что ей сейчас не поможет даже текила.

— Вам помочь собраться, Дарья, — произнес Сергей, — или вы сами сообразите, что пора бы вам выйти вон?

— Зачем ты так!.. — вырвалось у Анны.

— А ты вообще помолчи! — крикнул он и вышел, хлопнув дверью.

Дарья быстро написала что-то на салфетке и тоже вышла.

Анна тяжело опустилась на стул и тут же ощутила ставшую уже почти привычной тяжесть в груди.

Бывают такие дни и особенно утра, добрые утра, когда невозможность очнуться от трех часов тревожного липкого сна некстати выпадает прямо на апрельскую весеннюю прелесть, свежую траву и даже цветущие крокусы. И в тумане неверного рассвета на лицах, безжалостно освещенных солнцем, явственно читаешь смерть. Она написана на каждом — еще примятом подушкой, с развалами морщин — глубоком, бессильном. Умея прочесть эту палитру, вдруг сознаешь, что все происходит напрасно и зря: и эта единичная необходимость, выкинувшая тебя к ним, сюда; и эта бестолковая, бесполезная и столь отчаянно короткая жизнь, за которую все цепляются обеими руками; и единственный ее смысл, состоящий в том, что никто никогда не в силах понять другого человека.

И в зеркалах этих лиц, всматриваясь, замечаешь собственное отражение, с горечью понимая, что, какую из реальностей ни принять за точку отсчета, все мы скорее мертвы. Что эта наша жизнь и есть смерть…

Анна отложила дневник и заплакала. Рядом громко храпел Сергей.