Маша и Медведев - Инна Туголукова Страница 45

— Положи пока в кабинет.

— Ой, Митька! — сладко потянулась Нинель. — Какой мне сон приснился! Пойдем в спальню, я тебе расскажу…

— Подожди, Нинель! Надо поговорить.

— Что, вот так с порога? — насторожилась она. — О чем?

— Ты знаешь о чем.

— Нет, откуда же мне знать?

— Неля, наше сожительство унизительно для нас обоих. Так дальше продолжаться не может. Когда-то следует поставить точку!

— Но почему так вдруг?..

— Разве вдруг?

— Я… не понимаю… Что случилось? Что произошло в твоей дурацкой деревне? Переспал с этой… бабой? И она так тебя очаровала, что ты притащил в дом ее портрет?

— Тебя это не касается. Если мне не изменяет память…

— Меня это касается! Касается! Потому что… Я не хотела пока говорить, но, кажется, я жду ребенка…

— Кажется или ждешь? — Он был ошеломлен, но старался не показать волнения, не верил и не мог полностью исключить такую вероятность.

— Кажется, жду…

— Врет! — подала голос Шура. — Не беременная она. Третьего дня прокладки в мусорном ведре валялись.

— Ну хорошо, хорошо! — закричала Нинель. — Не беременная!

— Опять ложь! — поморщился Митя.

— Да я просто не знаю, чем тебя удержать! Не бросай меня, Митька, не гони! Ну куда я пойду?

— У тебя есть квартира. Живи, работай. Нельзя же всю жизнь зависеть от настроения мужчины! Может, встретишь еще человека, который сумеет тебя полюбить, а не содержать из милости.

— Нет, Митька, нет! Мне никто не нужен, кроме тебя! — Она, будто ненароком, распахнула наброшенный на голое тело пеньюар и устремилась к нему.

И тут Шура поняла, что настал ее звездный час. Никогда прежде не позволяла она себе ничего подобного. Но мысль, что сейчас «эта сучка» опять собьет Митю с панталыку, заставила ее ринуться в бой.

— Врет, все врет! Долго я смотрела, как она тебе рога ставит, а теперь скажу. Есть у нее полюбовник, даже знаю, где работает — в КГБ!

— Нет, Митька! Не слушай ее! Она меня ненавидит!

— А за что тебя любить-то? — удивилась Шура. — От таких какая польза на земле? Живете, как бабочки-однодневки, порхаете с цветка на цветок, на вид красивые, а на деле — один вред.

— Митька! Я все объясню! Мы встречались по делу Карцева. Я ходила к нему как свидетель…

— Ходила как свидетель в течение полугода? — подивился Медведев. — Чем же ты так следствие заинтересовала?

— Да я и была-то там всего…

— Два раза в неделю бегала. По телефону сговаривались. Сюда, правда, ни разу не приводила, врать не стану, — доложила Шура.

— Ну, вот и все, — сказал Митя. — Точки расставлены.

Он обошел ее, как неодушевленный предмет, и направился к кабинету. С порога оглянулся:

— Принеси мне чаю горячего, Шура. С лимоном…

— А может, поешь чего, Димитрий?

— Потом. Позже…

Он стоял у окна и смотрел на сквер, разбитый рядом с домом, на деревья, окутанные нежной зеленой дымкой, на травяной изумрудный коврик, успевший покрыть землю за те несколько дней, что его не было в Москве. Все меняется в природе. Все меняется в его жизни.

Он слышал, как вошла Шура и поставила на стол поднос с чаем. Постояла — видно, хотела что-то сказать или спросить. Но так и не решилась, ушла, осторожно прикрыв за собой дверь.

Но далеко Шура не отошла, осталась на страже — знала, что Нинель предпримет еще одну отчаянную попытку, и не ошиблась.

— Дай мне пройти.

— А что ты там забыла?

— Хочу проститься.

— Уже попрощались.

— Что я тебе сделала?

— Да ничего. Потому что и за человека-то никогда не считала.

— Это ты деньги забрала?

— Какие деньги?

— Которые всегда в комоде лежали.

— А тебе-то что? Разве это твои деньги?

— Мне нужно на такси!

— Ничего, долетишь на своей метле.

Митя усмехнулся и направился к двери, доставая бумажник.

Прямо на него из знойного летнего полдня смотрела Маша и улыбалась счастливо и немного смущенно, явно одобряя его запоздалую решимость.

Вскопал огород Перфилыч. Пришел со своей лопатой — остро заточенной, с потемневшей от времени, отшлифованной мозолистыми ладонями рукояткой. Копал не торопясь, без суеты, старательно выбирая сорняки — хороший мужик, работящий и совестливый.

— Пообедай с нами, Перфилыч, — позвал Василий Игнатьевич, когда он закончил и воткнул в землю лопату, распрямляя усталую спину.

— Ну что ж, — согласился тот, принимая оговоренные заранее деньги, — теперь можно и пообедать. — И убрал заработок в нагрудный карман старой байковой рубашки, застегнул пуговкой.

В сенях — на мосту, как здесь говорили — скинул обувку, повесил на крючок выцветшую кепочку, пригладил жидкие волосенки.

Маруся протянула чистое полотенце.

— Это ты мне зачем? — озадачился Перфилыч.

— Умыться, — пояснила Маруся, — руки вымыть.

— А зачем их мыть? — удивился гость и показал задубевшие ладони. — Это ведь земля. Не грязь…

Маруся понимающе покивала, достала из буфета графинчик водки, поставила рюмку.

— Ты, эта, лучше в стакан налей, — попросил Перфилыч. — А вилку убери. Я ей сроду не умею. Я всю жизнь ложкой, мне так сподручней.

Ел он тоже не торопясь, аккуратно нес ложку, подставляя кусочек хлеба, тщательно жевал — перетирал деснами.

— Ты бы зубы поставил, Перфилыч, — посочувствовал Василий Игнатьевич. — Съезди в Савино. Пенсионерам протезы бесплатно.

— Да я уж привык, — засмущался тот. — Чего уж теперь? Все одно, помирать скоро. У меня и — как его? — полюса нет. А без полюса разговаривать не станут. Вон к Федьке Махову «скорую» вызывали, когда у него брюхо скрутило. А полюса нет. Они и уехали, даже смотреть не стали. Нюрка-то, когда звонить бегала, сказала, мол, есть. Они и прикатили. Хорошо, Федька оклемался, а мог ведь и окочуриться за этот самый полюс. Во какая нынче мода пошла.

— Поезжай в Савино с паспортом, выправи полис.

— Дак нет у меня паспорта.

— Как же нет? А где он?

— Видно, потерял.

— Надо в милицию ехать. Без паспорта нельзя.

— Дак я и ездил. Они говорят: «Пошел ты на… пьяница, алкаш. Зачем тебе паспорт? В тюрягу хочешь? Так это мы зараз…»

— Невероятно! — возмутилась Маруся. — Надо идти к вышестоящему начальству. Нельзя оставлять хамство безнаказанным.