Маша и Медведев - Инна Туголукова Страница 46

— Да мы были с Гришкой Мониным. Он ихние порядки знает. «Езжайте, — говорят, — домой. Мы разберемся». Ну и с концами.

— Я сам съезжу, Перфилыч. Ты напиши заявление.

— Не надо, Василь Игнатьич, спасибо. Только зачем уж мне? Жить-то осталось! Коровы паспорт не спрашивают. А помереть, что с полюсом, что без полюса — дело нехитрое. На земле все одно не оставят.

— Разные бывают ситуации…

— Да полно, Игнатьич! Что от них толку, от фельшеров? Они сами нищие. Вон, рассказывают, к Кокуриным приезжали, а лекарства нет. Пустыя! Покрутились, давление померили да обратно. А чё ж тогда ехали, бензин жгли? Эх! — махнул он рукой. — На них надейся! Я вон лучше в лес пойду, в осинки, подышу влажным воздухом — мне и полегчает…

Перфилыч обтер ложку заскорузлыми пальцами с коротко обрезанными ногтями, поднялся из-за стола.

— Спасибо за угощение. Зовите, ежели что. Я завсегда… А ты, — повернулся к Марусе, — сажай огород. Самая пора…

Кто бы мог подумать, что она станет такой заядлой огородницей и с удовольствием будет копаться в земле? А самое удивительное, потрясающее — все, что она посеет в эту землю, прорастет тоненькими нежными всходами!

Вот ниточки моркови, а вот эти бордовые крохотные листочки — свекла. Салат пробивается ярко-зелеными полосками. Чеснок, посаженный осенью, вообще стоит как гренадер! Кудрявится прошлогодняя петрушка. Картошечка…

— «Мороз-воевода с дозором обходит владенья свои»! — послышался веселый голос.

Маруся обернулась. В проеме калитки снисходительно улыбалась Тая, а за ее спиной стояла… Лизавета!

Маруся ахнула и прижала руки к груди. Если Лиза смогла приехать, значит, Софья Андреевна… О Боже!

Ужас так явственно отразился на ее лице, что подруги поняли, о чем она думает.

— Нет-нет! С мамой все в порядке!

— А как же?.. А с кем же?..

— Все тебе, подруга, расскажем, покажем и дадим попробовать, не переживай! Пойдем-ка лучше поможем Игорю сумки тащить, он один не управится. А ты, — повернулась она к Лизавете, — пока на лавочке посиди…

Они направились вниз по дорожке к ручью, и Маруся, оглянувшись на удаляющуюся Лизавету, тихо сказала:

— Как Лиза поправилась. С ней все в порядке?

— Ну, в некотором роде…

— Что-то случилось?

— Кое-что…

— Ничего опасного?

— Главное, что ничего заразного, — успокоила Тая.

— Какие же вы молодцы, девчонки, что приехали! Бога буду благодарить!

— Лучше вон Игоря поблагодари. Видишь, снасти выгружает? Муж-рыбак — это стихийное бедствие. Если деньги, которые он тратит на удочки, пустить на пропитание, мы черную икру будем покупать трехлитровыми банками.

— Так это была его идея?

— Конечно! Май — самый жор у рыбы. Ну и ты письмами интриговала. Мы даже камеру взяли, чтобы запечатлеть сей деревенский рай.

— А вот ты сама увидишь, какая здесь красота весной.

— Да я уже вижу.

Тая раскинула руки и сладко потянулась, шумно втягивая воздух.

— Дыши, дыши, — улыбнулась Маруся. — Это тебе не Москва.

За ужином Лизавета отказалась от вина, и прозревшая наконец Маруся, тихо ахнув, прижала ладонь к губам.

— Ну, до тебя — как до жирафа, — засмеялась довольная Тая.

Разговор за столом велся общий, и только когда Василий Игнатьевич и Игорь ушли на вечернюю зорьку, подруги смогли вволю наговориться.

— Давайте на улице посидим, — предложила Тая.

— Что ты! Сидеть нельзя — комары зажрут! Пройдемся лучше полями до Большого леса. Темнеет поздно…

Они поднялись на горку и побрели вдоль деревни. Солнце медленно катилось к закату, догорал длинный весенний день, тихий ветерок, почти неощутимый, колебал воздух, густо напоенный ароматами отцветающей сирени, черемухи, ландышей и лесной фиалки, щелкали, исходили трелями соловьи, а над песчаной дорогой басовито, как тяжелые бомбардировщики, гудели земляные осы. И трудно было представить, что за пределами этого мира, простого и прекрасного, идет совсем другая жизнь, полная жестокости и борьбы, гремят выстрелы, плачут дети и льется кровь.

— Ну, — сказала Маруся, — теперь рассказывай с мельчайшими подробностями.

— Да Таська с ума сойдет! Она все это уже наизусть знает!

— Не переживайте, мамаша! — успокоила Тая. — Я с удовольствием послушаю еще раз.

— Ну, стало быть, начал Вадим к нам захаживать. Приезжал каждый раз, как Дед Мороз — цветы, продукты, вино. Сидели подолгу, разговаривали.

— О чем гутарили?

— Да обо всем на свете. У него же жизнь — сериалы можно снимать. Одни только жены чего стоили, что та, что другая. Показали ему небо в алмазах. Ведь есть же бабы! За деньги не то что мужа, отца родного не пожалеют.

— Да-а, все познается в сравнении, — философски заметила Тая.

— Ну, советские времена с их гэбэшным идиотизмом — это отдельная песня. А вот когда у нас рынок образовался, Вадим сразу сориентировался и нашел себе приключений по полной программе: таможня, милиция, бандиты и иже с ними. Когда про это в кино смотришь и в газетах читаешь, и то волосы дыбом. А уж очевидца послушаешь, прямо оторопь берет. Теперь-то он уже стреляный воробей — на мякине не проведешь. Застрахован от любых неожиданностей.

— Да брось ты, Лизка! В нашей стране никто ни от чего не застрахован!

— Тоже верно. Ну, стало быть, разговоры мы разговаривали, а никаких попыток слиться со мной в экстазе он не делал. Я уж испугалась, не повредил ли он в разборках свой детородный орган.

— Эк ты его витиевато! Нет бы по-нашему, по-простому.

— Это как же?

— Ну там, фаллос, пенис, член или, на худой конец…

— Вот только давай обойдемся без конца!

— Да нет, моя дорогая, без конца в этом деле никак не обойтись.

— Ну хватит уже, Таська, дурачиться!

— Ей просто скучно все это слушать по десятому разу.

— Ладно-ладно, молчу! Рассказывай.

— Сначала это был чисто спортивный интерес. Потом я начала злиться, что он не обращает на меня должного внимания. Потом расстроилась и вдруг поняла, что вся моя жизнь сосредоточена на нем! Что я жду его прихода и вздрагиваю от каждого звонка в дверь. Что при звуках его голоса по телефону мои ноги становятся ватными, голос садится, а сердце бьется, как у пойманной птицы. Что я сама попала в сети, которые расставила для него. Я, а не он!

— И Вадим тоже все понял?

— Трудно не понять, когда безумная тетка перед тобой бледнеет, краснеет и задыхается.

— Ну, Лизуня, ведь это же здорово!