Маша и Медведев - Инна Туголукова Страница 47

— Наверное, но тогда мне так не казалось.

— А что Софья Андреевна?

— Как потом выяснилось, наслаждалась спектаклем. Она-то со стороны видела больше, чем я, и утверждает, что Вадим тоже сразу попался.

— Просто скрывал свои чувства?

— Мы оба скрывали. Он мне потом сказал, что я тогда казалась ему надменной и просто терпела его присутствие ради мамы. И меня это поразило. Я теперь часто думаю над этим.

— Над чем?

— Что мы строим свои отношения с людьми, основываясь на собственных предпосылках. Вот мне кажется, что он такой, значит, он такой и есть. И ведем мы себя, исходя из этих ложных представлений. А на деле-то, как правило, все бывает совсем иначе: и человек не такой, и помыслы у него совершенно иные.

— Да, — вздохнула Маруся, — я тоже часто об этом думаю. Но ведь это безвыходная ситуация.

— Почему же безвыходная? — удивилась Тая.

— Потому что в чужую душу не залезешь.

— А зачем же лезть в душу? Если тебе что-то не ясно, спроси! Это же проще пареной репы!

— Только в теории, — отмахнулась Лизавета. — А на практике мы сами все портим и себе, и другим. Но в любом случае в нашей квартирке нам с Вадимом светила только платоническая любовь.

— Да-а, здесь инициатива могла исходить только от него.

— Ну вот! А он меня никуда не звал. Боялся, что откажу и все на этом закончится. И неизвестно, сколько бы времени тянулась волынка, если бы Горев не заболел.

— Чем заболел-то?

— Радикулит разбил. Позвонил он маме и говорит: «Лежу как бревно, ни охнуть, ни вздохнуть. Родители в Турции отдыхают, домработница в отпуске — один как перст». Мама тут же сориентировалась, мол, неудобно, иди, Лиза, навести лежачего, может, помощь какая нужна, стакан воды. Ну, я кусочек пирога да горшочек масла в корзиночку и пошла, как Красная Шапочка.

— А где он живет?

— На Карамышевской набережной. Новый дом шикарный, забор, охрана, шлагбаум. Двор в экзотических растениях, все ухожено. А вид из окна! Пойма реки, церквушка на взгорке и далеко, на том берегу город в дымке. Будто и не Москва вовсе.

— Квартира большая?

— Аэродром! Но абсолютно пустая, необжитая какая-то. Чистота, конечно, идеальная, кухня оборудована, кабинет шикарный. Он там, по-моему, и живет. Но сразу видно, что нет женщины, хозяйки всех этих милых пустячков, уюта — казарма, одним словом.

А дверь мне открыла его бабушка и сразу меня узнала, представляете? «Ой, — говорит, — Лиза, как хорошо, что ты пришла! А то мне на собрание бежать надо, в совет ветеранов». И слиняла.

— Ей уж, наверное, лет восемьдесят?

— Восемьдесят два. Перманент, губки подкрашены, шляпка с перышком, сумочка — эдакая Леди Блю.

— Леди Бля.

— Таська!

— Давай, давай, повествуй!

— Захожу в кабинет. Вадим лежит со страдальческим лицом.

— Да-а, мужики, когда болеют, хуже землетрясения! — усмехнулась Тая. — Температура тридцать семь и пять, а он почти уже в коме. Тут как-то ночью у Игоря живот прихватило, так он так стенал на унитазе, я думала, соседи омоновцев вызовут, решат, что кого-то жизни лишают. Вышел весь белый, ноги дрожат, по лицу пот струится. Я перепугалась, не аппендицит ли. Нет, просто обкакался.

— А Вадим обрадовался. Говорит: «Помоги мне встать, а то бабушка слабенькая, у нее не получается». Я говорю: «Может, не надо?» А он: «Надо, и уже давно…» Ну, я и так и сяк, вижу, больно ему и никак не удается найти удобное положение. Наконец поднялся с грехом пополам, но не удержал равновесия, и как-то так получилось, что мы оба рухнули на диван, причем я внизу оказалась, а он сверху…

— Так он, наверное, нарочно…

— Да нет, упали не нарочно, а уж потом, когда я попыталась выбраться, он, конечно, воспользовался ситуацией. «Прости, — говорит, — Лизавета, не могу пошевелиться». «Что же, — спрашиваю, — мы так и будем лежать, пока ты не поправишься?» В общем, не знаю, как все и случилось, но… случилось.

— Ну, я же говорю, симулировал!

— А может, и нет, — вступилась Маруся. — Я читала, что во время секса вырабатывается какое-то вещество, которое полностью блокирует боль, снимает болевой синдром. Может, поэтому?

— Самое удивительное, — продолжила Лиза, — что я тут же забеременела, с первого раза. И меня сразу затошнило, с первых дней. Жуткий токсикоз начался. Мама даже сказала, что если и дальше так будет, придется принимать радикальные меры.

— И ты бы пошла на это?

— Ни за что! Ну а Вадим, когда у нас появился, сразу все понял. «Лизка, — говорит, — ты беременная». А я ему отвечаю, что это, мол, не твои проблемы. «А чьи же? — он спрашивает. — Ты же не от Святого Духа ребеночка ожидаешь».

— Ну и как он к этому известию отнесся?

— Просто обезумел! Мгновенно утвердился в собственных правах, ну и все, говорит, «командовать парадом буду я». Мне таблетки какие-то из Швейцарии от токсикоза. Маме кресло купил навороченное…

— Какое кресло?

— Инвалидное, а стоит, как «Жигули». Медсестру нанял, эдакую гренадершу, она ей массаж делает, поднимает, как пушинку. Перевез меня к себе, а их на дачу отправил. Живут пока, правда, в бане, потому что еще строительство идет. Но там такая баня, что не уступит иному дому. А маме Горев сказал, что оставляет все под ее ответственность. Так она прямо вскрылила! И раньше-то духом не падала, а теперь просто обрела смысл жизни. Разъезжает на своем кресле, рабочими командует, и тетка-гренадер за ней, как адъютант. Но главное, она за меня очень счастлива.

— А ты, Лизуня? Ты счастлива?

— Да, — сказала Лиза, — счастлива. Очень. Не знаю, что будет потом, да и думать об этом не хочу, но сейчас мне дано так много, что хватит на всю оставшуюся жизнь, какой бы стороной она ни обернулась.

— Послушай, Машка, — повернулась к Марусе Тая, — а ведь они очень похожи, Вадим и твой Митя, просто два брата-акробата.

— Чем же это они похожи?

— Я имею в виду не внешнее сходство и характеры, а жизненные обстоятельства. Очень много общего.

— И что из этого следует?

— Может, и тебе попробовать?.. Мне кажется, твой Медведев, узнав о ребенке…

— Даже если я решусь привязать его к себе подобным образом, — перебила Маруся, — ничего, увы, не получится.

— Почему же?

— Боюсь, у меня больше не будет технической возможности осуществить это дерзкое намерение…

Юлька теперь писала не часто, и письма шли долго, раз от разу становясь все короче. Это было закономерно, но очень-очень грустно. И что-то она скрывала. Маруся чувствовала эту таящуюся между строк недоговоренность.