Будуар Анжелики - Валери Жетем Страница 45

Она действительно блестяще играет наивность, которую способен принять за глупость только очень недалекий человек, и это само по себе срабатывает против ее опекуна, у которого текут слюни при виде ее юных прелестей.

Между прочим, в данный момент де Бри уже за сорок…

Опекун еще не делает ей формального предложения, но ее согласие не вызывает у него сомнений, и это обстоятельство еще более распаляет в зрителях злорадное ожидание крушения всех его надежд.

А тут на сцену выходит Орас, молодой вертопрах, который познакомился с Агнессой во время деловой поездки Арнольфа. Мало того, он — сын его давнего друга, и опекун Агнессы, еще не зная о том, что молодые люди уже успели полюбить друг друга, просвещает, по своему обыкновению, юношу относительно удовольствий парижской жизни и советует, не теряя зря времени, пуститься во все тяжкие, оставив без внимания такое понятие, как честь «кротких мужей».

Opaca играет актер ла Гранж, молодой, темпераментный, жизнелюбивый, как и его персонаж. Не зная о том, что Арнольф — опекун его возлюбленной, Орас доверчиво делится своим счастьем и своими тревогами с этим благообразным человеком, так умело выуживающим из него все, что можно будет потом обернуть против союза двух любящих сердец…

И снова Арнольф грозно распекает своих незадачливых слуг, которые охотно каются во всех возможных грехах и столь же охотно обещают блюсти интересы своего господина, который, нужно заметить, уже заметно порастратил былую самоуверенность.

Оставшись одни, слуги пускаются в философские рассуждения на тему ревности.

Ален

Противней нет предмета… На месте, кто ревнив, никак не усидит. Всю эту мысль тебе сравненье объяснит. Для пущей ясности пример хороший нужен: Скажи, не правда ли, как сядешь ты за ужин И станет кто-нибудь твою похлебку есть, Такую дерзость ты захочешь вряд ли снесть?

Жоржетта

Так, понимаю.

Ален

Здесь такие же причины. Ведь женщина и есть похлебка для мужчины.

В зале слышится неровный гул возмущенных дамских голосов, перекрываемый слаженным хором мужчин, выражавших бурное одобрение столь образному сравнению.

А на сцене Арнольф пытается выяснить у Агнессы, как далеко зашли их отношения с этим до неприличия молодым и нахальным Орасом…

Арнольф

…Но эти нежные рассказывая сказки, Не пробовал ли он начать с тобою ласки?

Агнесса

О да! Он у меня охотно руки брал И их без устали все время целовал.

Арнольф

Ну, а не брал ли он у вас чего другого? (Заметив, что она смущена.) Уж!

Агнесса

Он…

Арнольф

Что?

Агнесса

Взял…

Арнольф

Ну-ну?

Агнесса

Мою…

Арнольф

Что ж?

Агнесса

Нет, ни слова!.. Своим рассказом я вас, верно, рассержу…

Арнольф

Нет.

Агнесса

Да.

Арнольф

О боже, нет!

Агнесса

Он как-то у меня взял ленточку мою; То был подарок ваш, но я не отказала.

Арнольф

Оставим ленточку. Скажите мне сначала: Он руки целовал и больше ничего?

Агнесса

Как, разве делают и более того?

Зал разражается бурей аплодисментов, воздавая должное как остроумному тексту пьесы, так и великолепной игре двух мастеров сцены — де Бри и Мольера.

Через несколько минут зал снова выразит свое восхищение, когда Арнольф будет слушать любовное воркование Агнессы и Opaca. Слушать, но… как! Руки мелко трясутся, глаза растерянно бегают во все стороны, брови то сходятся, то расходятся, и будто видно, как надо лбом медленно и мучительно прорастают рога…

А потом он бурно негодует, злобствует, неистовствует, умоляет, плачет, угрожает, пытаясь спасти свои надежды от справедливого краха…

Ты слышишь ли мой вздох? Как полон он огня! Ты видишь тусклый взор? Я обливаюсь кровью! Покинь же сопляка со всей его любовью…

Но — увы…

Гениально играет Мольер, завершая свой урок веселой науки любви, которая так многолика и так неоднозначна в своих проявлениях…

Пока дамы и кавалеры покидали зал, живо обмениваясь впечатлениями о спектакле, я, пользуясь своей невидимостью, поднялся на обезлюдевшую сцену, прошелся по ней, вдохнул запах еще не совсем просохшей краски на декорациях и подумал о великом таинстве театра, родившегося из древних любовных оргий и с тех пор так и не оторвавшегося от материнского лона…

А еще я подумал о великом Вилли Шекспире, который никогда бы не был великим и даже просто заметным на тусклом фоне обыденного бытия, если бы не любовь, которая властно пробудила в нем то, что принято называть талантом, искрой Божьей или Миссией…

Шекспир родился в небольшом городке, где получил элементарное образование и вступил в брак, но весьма неудачно.

Собственно, каким еще мог быть брак, который имел своей побудительной причиной то, что двадцатишестилетняя дылда, изнывающая от общей невостребованности, задрала подол перед восемнадцатилетним юнцом и он, тогда еще не знакомый с чарующими прелестями непроизводительного секса, сгоряча сделал ей ребенка? Многочисленные родственники дылды заставили растерянного Уильяма жениться на «соблазненной», но можно ли заставить любить, уважать, испытывать влечение… Мало того, жена Шекспира, родившая дочь спустя пять месяцев после свадьбы, была груба, неотесана и феноменально сварлива — классический деревенский «станок для траха», внезапно вступивший в права законной «половины» утонченного и мечтательного юноши. В довершение ко всему она была еще и болезненно ревнива, ну а это уже перебор…