Московский беSтиарий. Болтовня брюнетки - Маша Царева Страница 47

– Это cо мной, – со светской небрежностью объяснила она. – Саш, пошли, холодно же.

Оказавшись внутри, Яна, точно охотничья собака, повела носом и констатировала:

– В туалете травку курят. Может быть, и Дэн мой там. Саш, я мигом. – Она метнулась куда-то в сторону так быстро, что я даже не успела ей возразить.

Ругая себя за слабовольность и управляемость, я жалась у стены. Подростки смотрели на меня как на инопланетянку. Как будто бы взрослого человека никогда не видели, в самом деле.

Грохот децибел отдавался болезненной дробью в висках. Я чувствовала себя несчастной лабораторной мышью, в рамках жестокого эксперимента заключенной в противоестественные условия. Нет, я вовсе не синий чулок, чурающийся многолюдных мест. В свои тридцать с небольшим я все еще люблю с головой окунуться в Марианскую впадину московской ночной жизни. Но одно дело – респектабельные клубы и разухабистые богемные бары, куда мы с Леркой наведываемся пятничными вечерами. И совсем другое – эта адская какофония и снующие повсюду инопланетяне с пустыми обкуренными глазами.

Вздохнув, я решила отправиться на поиски Яны. Мои старания увенчались успехом довольно быстро – на уединенном пятачке, за массивной бетонной колонной, вверенный моему педагогическому таланту ребенок постигал азы французского поцелуя в компании какого-то хиппи, похожего на драгдилера. Ее кавалер был тощим, как накачанный героином рокер восьмидесятых. Сальные патлы длинных редких волос жалкими сосульками свисали вдоль нездорово бледного лица. Его джинсы были такими замызганными, словно он не расставался с ними как минимум десять лет.

Янкин юркий розовый язычок, похожий на всполошенную молодую ящерку, живо исследовал ротовую полость патлатого юноши. Тот смачно причмокивал вялым ртом и неумело шарил ручонками по ее спине, пытаясь нащупать застежку бюстгальтера.

Я неинтеллигентно подкралась сзади и постучала Яну по спине. Она смачно выругалась, потом обернулась и увидела меня.

– Ой, Саш, ты откуда? А, ну да. Слушай, подожди меня внизу, я сейчас вернусь. Кстати, это Дэн.

– Очень приятно, – осклабился патлатый, протягивая мне руку.

Проигнорировав его потную грязноватую ладонь, я отчеканила:

– С меня хватит. Я сейчас же звоню Лере или твоим родителям, и кто-нибудь из них за тобой приедет.

– Саш, ты что? – перепугалась она. – Не надо. Давай уйдем отсюда! Ты иди, я сейчас правда подойду.

– Даю тебе десять минут на то, чтобы попрощаться с твоим Дэном. Иначе… ты сама знаешь, что я сделаю. – Я резко развернулась на каблуках. За моей спиной патлатый Дэн досадливо пробормотал: «Вот стерва!»

Сквозь обезумевшую от монотонной музыки и легких наркотиков толпу я пробралась к бару.

– Пинаколаду, пожалуйста.

– Кого-кого? – изумился бармен, в оттопыренных ушах которого пиратски блестели увесистые золотые кольца. – У нас только водка и фанта.

– Тогда водку и фанту, – вздохнула я, – в пропорции один к четырем.

В стакане, который он ловко метнул в мою сторону, плескалась слабо подкрашенная оранжевым жидкость, из чего я сделала вывод: желанная пропорция была соблюдена в пользу водки. Расплатившись, я сделала огромный глоток и, как могла, попробовала абстрагироваться от происходящего вокруг.

Время от времени я посматривала на часы. Десять минут пролетели как одна, но Яна так и не появилась. Видимо, все-таки придется проявить жесткость и показать ей, кто в доме хозяин. Да и выхода у меня другого нет, судя по всему. Я нашарила в сумочке мобильный и уже собиралась набрать Леркин номер, когда вдруг увидела рядом с собой благоухающую застарелым потом любовь Яны, патлатого Дэна.

– Где Яна? – пытаясь перекричать музыку, спросила я.

Юнец наклонился ко мне так низко, что я почувствовала, как из щербатой расщелины его обветренного рта разит алкоголем и мятной жвачкой.

– Не знаю, – развел длинными тощими руками он, – мы целовались на балюстраде, а потом она увидела Нинку и убежала с ней.

– Кто такая Нинка?

– Подружка ее, видимо. Между прочим, местная достопримечательность.

– Что же в ней такого особенного? – спросила я скорее машинально, нежели с искренним интересом.

– А она здесь все время, – расхохотался патлатый, – если бы я не знал о существовании экстази, то голову бы сломал – откуда у Нинки столько сил. Она здесь днем билетершей работает, а каждую ночь здесь отвисает. Спит в перерывах на диванчике в холле… А вот же она!

Он приветливо махнул долговязой девице изможденного вида, которая пробиралась к нам сквозь танцующую толпу. Разрекламированная Нинка будто бы состояла из одних острых углов. Скруглить бы ее чуть-чуть, откормить – может быть, и прослыла бы хорошенькой. Доминантой ее узкого лица был, несомненно, длинный нос, ее ножки были не толще стволов комнатной пальмы, и даже взгляд ее небольших серых глаз был острым – внимательным и колючим. Нина была серьезна и – в отличие от большинства присутствующих – трезва.

– Нинок! – Патлатый закрыл глаза и вытянул губы в трубочку, но она только мимоходом бросила: «Заткнись!» – и устремила взгляд на меня.

– Это вы с Яной пришли?

– Я. А где она?

– Пойдемте скорее, у нас проблемы, – нахмурилась Нина, – Янка в туалете, она сейчас копыта откинет.

– Ч-что? – заикаясь, переспросила я.

Нина схватила меня за руку и потянула за собой.

– Потом поговорим. У вас есть мобильник? Надо вызвать «скорую», срочно.

У меня хватило ума вызвать платную «скорую». Вежливые улыбчивые врачи в чистенькой синей униформе не задали ни одного вопроса. Едва бросив взгляд на Янку, распластавшуюся на грязном кафельном полу клубного туалета, они переглянулись, и медсестра понимающе кивнула. Профессионально выверенным движением она разрезала рукав Янкиной кофты, вынула из чемоданчика шприц и резиновый жгут. Нечто мутновато-желтое, медленно смешавшись с венозной кровью строптивой девчонки, ничего не изменило – отголосок румянца не тронул ее осунувшегося лица, ее грудь не заколыхалась в привычном ритме глубокого дыхания.

Яна была так бледна, словно собиралась сыграть роль японской гейши и уже успела покрыть лицо толстым слоем белил. Ее глаза были закрыты, белые губы подрагивали, будто бы в судороге.

– Надо ехать в больницу, – сказала врач, блондинка с милым усталым лицом, – надеюсь, что-то еще можно изменить.

Я похолодела.

Не люблю вспоминать ту ночь. Я сидела в пахнущем хлоркой и лекарствами коридорчике клиники и беззвучно бормотала что-то просительно-бессвязное, обращенное, кажется, к Богу, в которого я никогда до конца не верила. Сердобольная нянечка предложила отдохнуть в пустой ординаторской, но я знала точно: несмотря на усталость, мне все равно не уснуть.

В половине пятого утра ко мне подошел врач. У него была снулая походка человека, который никак не может привыкнуть к ночной работе. Он плыл по коридору, а я с замирающим сердцем пыталась понять, что означают его скорбно опущенные плечи. Он просто устал? Или… или, может быть, тоскливо несет мне плохое известие?