Врач-армянин - Сабахатдин-Бора Этергюн Страница 47

Телесная близость с М. стала для меня чем-то наподобие наркотика. Наверное, человек, пристрастившийся к морфию, так же ведет себя, как я; то есть не думает, хорошо или дурно его поведение; ему нужен морфий — и все!

Когда я приезжаю в эту изящно и современно обставленную квартиру, я словно перехожу в другое измерение времени. Может показаться, что нет войны, что оба мы — я и М. — одиноки, свободны, независимы; что за окнами вовсе не наш город — взъерошенный город страны, ведущей войну, — а что-то голландское восемнадцатого века — тишина, чистота улиц, опрятные мостовые и заостренные черепичные крыши.

В этой квартире мы беседуем и спорим на самые рискованные темы. Теперь наши споры не кончаются безобразными скандалами, нелепым уродливым выяснением отношений между мужчиной и женщиной; как было при нашей первой размолвке из-за стихов этого армянского поэта Кучака. Теперь М. обычно говорит мне тихим покорным голосом:

— Прости, я не могу согласиться с тобой.

Это значит, что у него нет аргументов. Но соглашаться он не желает. Что ж — это его право.

Вчера М. привез картину для гостиной — это не подлинник — репродукция. Немецкий художник фон Хофман, картина называется «Весенний ветер». По берегу моря идут трое — обнаженный юноша и две полуобнаженные девушки, которых он обнимает за плечи. Одежды их развеваются — ощущение ветра передано. Казалось бы, на картине изображены трое очень свободных людей. Но что-то насильственное мне видится в том, как они решительно движутся в ногу; в том, как уверенно руки юноши обхватывают плечи девушек. Словно этих людей насильно заставили быть свободными. Но если так, то это уже не свобода.

М. спросил меня, понравилась ли мне картина. Я ответила, что да, и художник современный, и картина хороша в нашей гостиной. М. подарил мне прелестный роговой гребень — теплые янтарные оттенки, сверху — фигурка обнаженной зеленоволосой девушки в голубоватых, оттененных золотом волнах. М. почти каждый день, когда мы встречаемся, привозит мне цветы (и откуда берет поздней осенью?) и подарки.

Мы сидели за столом, я положила гребень перед собой и любовалась.

Я ничего не сказала М. о своих мыслях относительно картины. Мне не хотелось огорчать его; ведь он мог бы подумать, что я не одобряю его выбор.

Но разговор как-то незаметно перешел на проблемы свободы и несвободы. Я сказала, что многие войны, развязанные с целью разрушения того или иного государства, пропаганда выдает за освободительные. М. ответил, что не может согласиться со мной и привел в качестве примера армянские волнения при Абдул-Гамиде, последнем султане.

— И какую цель могли и могут преследовать армяне? — задала я риторический вопрос.

— Освобождение, создание собственного независимого государства, — сдержанно ответил он.

— Освобождение, независимое государство, — я посмотрела гребень на свет и вновь опустила осторожно на гладкую столешницу, — все это не более чем цветистая фразеология. Государство — это взяточничество чиновников, интриги политиков. Уверена, что ни ремесленникам вроде твоего отца, ни врачам, адвокатам, музыкантам вовсе не нужно это отдельное армянское государство. И даже если оно возникнет, оно просуществует недолго. Но если кучка амбициозных и яростных интеллигентов посулит своим единоплеменникам в случае возникновения этого государства, бог весть какие блага, люди могут начать действовать; действовать нелепо, хаотично, бессмысленно. И эти действия закономерно приведут их к гибели. Тогда яростные интеллигенты (разумеется, многие из них ухитрятся уцелеть) начнут вопить о жертвах, о гибели борцов за свободу…

М. начал излагать мне то, что он называл армянской историей; пытаясь таким образом обосновать некие права армян на создание собственного государства на нашей турецкой территории. Мне трудно было судить, из каких источников он все это почерпнул, но все это показалось мне достаточно шатким и полным неточностей и натяжек.

Итак. Небольшую область в верховьях реки Тигр в древности занимало государство Урарту, население которого современные армяне без особых на то оснований считают своими предками. Далее эта территория принадлежала персам-ахеменидам, Риму, снова персам, Византии. Современные армяне называют себя «хай». Слово «армина» — персидское и, кажется, обозначало не народность, но местность.

М. всячески пытался развить миф о маленьком государстве, преследуемом безжалостными врагами. Но концы с концами не сходились. Армяне проживали по всему миру — в Италии, во Франции, на Балканах. Они исповедуют какую-то особую разновидность христианства, поэтому остальные христиане относятся к ним с настороженным презрением. Нуждались ли эти сектанты в собственном государстве, не знаю; но, во всяком случае, они его не имели. Когда Российская империя обратила свои взоры на Кавказ, где ей пришлось соперничать с Персией и османами; российские дипломаты весьма искусно разыграли «армянскую карту». Армянских интриганов поманили пряником создания собственного армянского государства. И уже в начале восемнадцатого века некий Исраэл Ори принялся восхвалять Россию в надежде на то, что русская армия урвет кусок территории у персов или османов, и богатые армянские торговцы смогут на этой территории под крылом могучей Российской империи осуществить свои честолюбивые замыслы создания армянского государства.

Армянские купцы переселялись из слабеющей Персии в обширную, все усиливающуюся Российскую империю.

Впрочем, когда в 1829 году русская армия захватила Эрзерум, вскоре выяснилось, что Россия вовсе не намерена давать волю армянским амбициям. На графа Паскевича, российского администратора, армянские «политики» начали поглядывать косо.

В сущности, дело было в том, что желания этих, с позволения сказать, «политиков» не совпадали с устремлениями прочих армян. Россия усмирила междуусобицы многочисленных племен Кавказа, сильная власть способствовала процветанию городов — Тифлис, Баку. Армянские коммерсанты чувствовали себя в Российской империи так же вольготно, как и в Османской. Обширные государства представляли обширное поле деятельности. Покупка дворянских российских титулов и имений, роскошные особняки в столицах — в Москве и Петербурге, огромные состояния, нажитые бакинскими и тифлисскими армянами. Вероятно, не возникало особого желания менять эту привольную жизнь на тяжкое существование в «собственном» маленьком государстве. Но Россия еще не завершила свои завоевания. Балканский полуостров по-прежнему привлекал ее честолюбие. Поэтому она исподволь подкармливала армянские амбиции; это, конечно, касалось армян, живших в Османской империи. В Москве даже появилось некое учреждение, якобы занимавшееся изучением восточных культур. Кучка самых состоятельных российских армян вкладывала деньги в это учреждение; даже улица, где оно находилось, именовалась Армянским переулком. Разумеется, помимо «изучения» это научное учреждение занималось подготовкой армянских шпионов и подстрекательством армян, живущих в турецких землях. Интересное само его название — Лазаревский институт восточных языков, в честь богатейших армянских купцов Лазаревых, стяжавших на службе у России дворянские титулы и несметные богатства.