Врач-армянин - Сабахатдин-Бора Этергюн Страница 48

Думаю, создание армянского или еврейского государства в принципе невозможно. Подобное государство мыслимо только в том случае, если какая-нибудь богатая держава — Российская империя, Англия, Америка — искусственно это государство создаст и возьмет на содержание, используя само его существование для ослабления арабских и кавказских мусульман. Это были бы маленькие государства, в которых покровительствующие им великие державы по мере возможности препятствовали бы развитию крайнего деспотизма, иначе, дай им волю, и эти крохотные государства могли бы совершенно дискредитировать себя. Любой своеобразно и интересно мыслящий еврей или армянин, очутившись в подобном государстве, будет стремиться всеми правдами и неправдами выбраться оттуда.

Все это я сказала М., рассмотрев факты, которые он мне сообщил.

Разумеется, он тотчас задал вопрос, почему я считаю возможным существование турецкого государства.

Я ответила. Он не согласился, хотя и не смог мне возразить.

Суть моего ответа сводилась к следующему. Османское государство в XIV веке возникло на Балканском полуострове в период ослабления, разброда и еретических движений, охвативших и Византию, и Сербское княжество, и оба Болгарских царства. Сейчас Османская империя разрушена, но Турция наследовала саму идею государственности, само это «умение жить в своем государстве», пусть даже небольшом. Представить себе нечто подобное на Кавказе просто невозможно. Если на Кавказе не будет сильной руки — российской, турецкой, английской — он снова превратится в арену кровавых нескончаемых междуусобиц.

Тогда М., конечно, заговорил о том, что армянам необходимо государство для защиты от неких «преследований». И, конечно, мы вышли на армянские волнения в Зейтуне и Сасунских горах при Абдул-Гамиде.

— Миш, — сказала я, — но ведь все дело в том, что Россия желала бы захватить ту территорию, которую можно назвать северо-восточной частью Азиатской Турции, в то время как территории Европейской Турции она с удовольствием отдала бы на растерзание болгарам или грекам. Поэтому Россия готова инспирировать и финансировать все что угодно — армянские волнения, македонские выступления. Она преследует свои цели, и почему бы ей не натравить греков и армян на турок.

— Но ведь правление Абдул-Гамида II не случайно было названо тираническим.

— Но даже самое либеральное правительство будет подавлять выступления, направленные против целостности государства. Любые репрессивные действия всегда будут лишь ответом. Ты же умный человек, неужели ты не понимаешь, что в эту кровавую игру под названием «национально-освободительные войны» можно играть до бесконечности. Можно выдумать македонцев, назвав этим именем давно исчезнувшего племени часть болгар и греков; можно потребовать для этих «македонцев» создания государства; можно ратовать за создание двух армянских государств — восточного — на Кавказе и западного — в Турции. Много чего можно. Получается замкнутый круг — для того, чтобы «бороться за свободу», необходимо иметь повод в виде пресловутых «преследований». Но никаких преследований армян за то, что они армяне, в Османской империи никогда не было. Значит, любая попытка пресечь искусственно инспирированные выступления, направленные против целостности государства, всегда может быть названа красивыми словами: «зверства», «кровавые преследования», «жестокое подавление».

В тот день мы остались в квартире на ночь. Перед сном я ушла принимать ванну. Он ждал меня в спальне. Сел на постели, когда я вошла, чувствуя себя освеженной, в махровом голубом халате, убрав под косынку, завязанную сзади на затылке, влажные волосы.

Он сказал, что я прелестна; что с этим чистым ярким лицом, с этими темными огромными глазами под густыми черными бровями; в этой косынке — я похожа на девочку из анатолийской деревни.

Я видела деревни, я испытывала чувства стыда и вины при виде грубых, плохо одетых деревенских жителей. Женщины в деревне вынуждены с малых лет тяжко трудиться и это рано губит их красоту.

Я хотела было сказать М. об этом, но вдруг подумала, что ему это чуждо, и не сказала.

Он посмотрел на меня, как я стояла у постели, грустно улыбнулся и задумчиво заговорил:

— Ты очень странная — я не устану повторять. Ты — это ты, прелестное одинокое существо; но вдруг ты начинаешь говорить, словно пророчица, холодная, отстранившаяся от всего в этом мире, ставшая над всем; и тогда я просто пугаюсь. Так странно то, что ты, произнося все эти острые и мрачные суждения, остаешься собой — чудесной наивной девочкой. Мне не хочется спорить; я так люблю тебя, что порою мне кажется, если бы смерть от твоей руки, я с такой радостью принял бы смерть.

Он снова улыбнулся, так открыто и мило; привлек меня на постель и начал ласкать.

Я чувствовала к нему такую жалость и нежность, что едва сдерживала слезы.

Я запомнила то, что он сказал о смерти. Иногда мне начинало казаться, что это — единственная возможность. Уйти из жизни вместе. Одна я не решусь. Ведь он, должно быть, думал об этом, ведь и он заговорил о смерти.

Я не знала, решимся ли мы на это. Скорее всего, нет. Но как-то действовать в этом направлении мне захотелось. Иногда, заглянув в самую глубину своей души; я понимала, что хочу его самоубийства, только его, не своего. Я была в смятении, нервы напряжены, часто плакала. Нет, если бы он на это решился, я бы последовала за ним.

Мне надоело мучить себя. Я решила купить оружие — пистолет или револьвер. Если мы все-таки решимся. Почему-то самоубийство в моем представлении — это обязательно выстрел. Не утонуть, не отравиться — именно выстрел. Иначе это не настоящее.

Мне не с кем было посоветоваться. Я решила действовать по своему усмотрению.

Крытый рынок. Знаменитый истанбульский Крытый рынок — Капалы чарши. Там даже теперь, когда идет война, можно купить все.

Я надела темный чаршаф и отправилась. Долго бродила. Наконец заметила какого-то торговца оловянной посудой. Он показался мне доброжелательным человеком. Я осторожно осведомилась у него, где могу приобрести пистолет или револьвер. Он внимательно посмотрел на меня. Затем сказал приглушенным голосом, что может мне помочь; конечно, если я заплачу ему. Я согласилась. В темной лавчонке он пошептался с каким-то другим человеком. Я даже немного испугалась. Но все кончилось хорошо. Мне продали пистолет с рукояткой, украшенной серебряной накладкой и сканью из серебра. Оружие было такой изящной удлиненной формы. Впрочем, у пистолетов ведь вообще удлиненный ствол.

Я потратила все деньги, которые брала от Джемиля.

Пистолет я показала М. Мне понравилось, что он не стал задавать вопросов.

— Ты умеешь стрелять? — спросила я.

Он кивнул.

— Пусть это будет у тебя, — я протянула ему оружие.

Он нежно поцеловал меня в щеку и взял пистолет. Он сказал, что пистолет хорошей работы, австрийский.