Хорош в постели - Дженнифер Уайнер Страница 48

– Послушайте, если вы захотите поговорить о... или у вас возникнут какие-то медицинские вопросы, я с радостью вам помогу.

– Спасибо, – пробормотала я. Моя рука уже лежала на ручке двери.

– Берегите себя, Кэнни, – напутствовал он меня. – И в любом случае позвоните нам.

Я вновь кивнула, повернула ручку и поспешила в коридор.

По пути домой я заключала сделки с Богом, мысленно, как в свое время сочиняла письма поклоннику Селин Дион, бедному мистеру Дайффингеру, о котором давно уже и думать забыла. «Дорогой Бог, если ты сделаешь так, чтобы я не была беременной, я пойду добровольцем в питомник для брошенных домашних животных или в хоспис для больных СПИДом и больше никогда ни о ком не напишу плохого слова. И сама стану лучше. Все буду делать как положено, начну ходить в синагогу не только по большим праздникам, не буду такой злой и критичной, буду всячески ублажать Габби, только, пожалуйста, пожалуйста, не допусти, чтобы такое случилось со мной». Я купила два теста на беременность в аптеке на Южной улице – белые картонные коробочки с сияющими будущими мамашами на лицевой стороне, – описала всю руку, когда использовала первый, так она дрожала. К тому времени я уже не сомневалось в том, что доктор Крушелевски сказал правду, и полученное подтверждение ничего не изменило.

– Я беременна, – сообщила я зеркалу и попыталась улыбнуться, как женщина на коробочке.

– Беременна, – сообщила я Нифкину тем же вечером, когда он напрыгивал на меня и облизывал мое лицо. Это происходило в доме Саманты, где я его оставила, уезжая на работу. У Саманты были две свои собаки плюс обнесенный забором двор и дверца для собак, поэтому они могли выходить во двор и возвращаться в дом, когда им заблагорассудится. Нифкин ее собак, Дейзи и Мэнди, не слишком жаловал, подозреваю, он больше предпочитал компанию людей, но ему нравились бараньи косточки и рис, которыми часто кормила своих любимиц Саманта, так что в принципе в дом Сэм он ехал с удовольствием.

– Что ты сказала? – отозвалась из кухни Саманта.

– Я беременна! – крикнула я в ответ.

– Что?

– Ничего. – Нифкин сидел у меня на коленях, преданно заглядывая в глаза, – Ты ведь меня слышал, правда? – прошептала я. Нифкин лизнул меня в нос и свернулся на коленях калачиком.

– Так что ты сказала? – Саманта вышла в гостиную, вытирая руки.

– Я сказала, что на День благодарения поеду домой.

– Опять на лесбийскую индейку? – Саманта наморщила носик. – Разве ты не говорила мне, что я должна отвешивать тебе оплеуху всякий раз, когда ты заикнешься о желании провести еще один праздник с Таней?

– Я устала, – ответила я. – Устала и хочу домой. Она села рядом.

– Так что происходит?

Мне очень хотелось рассказать ей о случившемся, повернуться и вывалить все, чтобы она помогла мне, подсказала, что делать. Но я не могла. Пока не могла. Мне требовалось время, чтобы подумать, сформировать собственное мнение, прежде чем прислушиваться к чужим. Я знала, какой получу от нее совет. Собственно, я сама дала бы ей такой же, окажись она в моем положении: молодая, одинокая, талантливая, с отличными карьерными перспективами, накачанная парнем, который даже не отвечает на телефонные звонки. Мозгового штурма тут не требовалось: пятьсот долларов, вторая половина дня, проведенная в операционной хирурга-гинеколога, несколько дней боли и слез, и точка.

Но прежде чем услышать об этом от ближайшей подруги, я хотела подумать хотя бы несколько дней. Я хотела поехать домой, пусть дом из счастливого убежища превратился в коммуну имени Сапфо.

Никаких проблем не возникло. Я позвонила Бетси, и она сказала, что я могу взять столько дней, сколько захочу. «У тебя три недели отпуска, пять дней осталось с прошлого года, тебе полагается отгул за поездку в Нью-Йорк. Счастливого тебе Дня благодарения. Увидимся на следующей неделе».

Я послала электронное письмо Макси. «У меня изменения... к сожалению, не те, на которые я надеялась, – написала я. – Брюс встречается с воспитательницей детского сада. Мое сердце разбито, и я еду домой, чтобы есть пересушенную индейку и позволить матери жалеть меня».

«Удачи тебе, – ответила она немедленно, хотя в Австралии было три часа ночи. – На воспитательницу наплюй. Она с ним временно. Такие долго на одном месте не засиживаются. Позвони или напиши, как только приедешь домой... Я буду в Штатах только весной».

Я отменила визит в парикмахерскую, перенесла на более поздние сроки несколько телефонных интервью, попросила соседей забирать мою почту. Брюсу звонить не стала. Если б я решила избавиться от ребенка, не имело смысла сообщать ему о моей беременности. На данной стадии наших отношений, точнее, при отсутствии отношений, я не могла представить себе, как он сидит в клинике и нежно держит меня за руку. Если б я приняла прямо противоположное решение... что ж, вот тогда, возможно, и придет пора думать, звонить ему или нет.

Я сложила горный велосипед, уместила его на заднем сиденье моей маленькой синей «хонды», посадила Нифкина в клетку, в которой он всегда путешествовал, бросила рюкзак в багажник. И поехала домой.

Летом, между третьим и четвертым курсами колледжа, я попала на практику в «Виллидж вангард», старейший и наиболее претенциозный еженедельник страны.

Эти три месяца я запомнила надолго. Во-первых, лето выдалось самым жарким за многие годы. Манхэттен напоминал раскаленную духовку, под ногами плавился асфальт. Каждое утро я начинала потеть, как только вылезала из душа, продолжала потеть в подземке, пока ехала в Виллидж, потела до самого вечера.

Я работала под началом ужасной женщины, которую звали Кики. Шести футов ростом, худая до неприличия, просто обтянутый кожей скелет, с рыжими, крашенными хной волосами, в очках и с постоянно хмурым лицом, Кики обычно ходила в мини-юбке с бежевыми сапогами до середины бедра или с туфельками на высоченных шпильках, грохот от которых разносился по всей редакции, и в футболке с рекламой ресторана румынской кухни «У Сэмми», спортивного зала бойскаутов или чего-то еще, не менее экзотического.

Поначалу Кики ставила меня в тупик. Нет, не одеждой, которая в принципе соответствовала и редакционной атмосфере, и материалам, публикуемым в «Вангард». Я не могла понять, когда она работает. Приходила Кики поздно, уходила рано, в промежутке на два часа удалялась на ленч, в редакции главным образом, висела на телефоне, болтая с бесчисленными друзьями и подругами. На мозаичной табличке, которую Кики повесила на заборчик из белого штакетника, поставленный у входа в ее кабинетик, значилось «Помощник редактора». Возможно, она помогала своим телефонным собеседникам. Но я ни разу не видела, чтобы она что-то редактировала.

А вот что она умела, так это перекладывать на других малоприятные дела. «Я вот думаю о женщинах и убийцах, – объявляла она в четверг, во второй половине дня, потягивая кофе со льдом, тогда как я, потея, стояла перед ней. – Почему бы тебе не посмотреть, что мы об этом писали?»«