Одиночество Новы - Джессика Соренсен Страница 48

– Если тебе нужно будет с кем-нибудь поговорить… Я умею слушать.

Куинтон улыбается, но улыбка у него грустная.

– Спасибо. – Он поворачивается к двери, берет меня за руку, ладони у него чуть влажные. – А теперь идем. Я нашел тут местечко, где можно поесть, милях в трех отсюда, так что позавтракаем по-человечески, не батончиками с мюсли, или какую еще там дрянь мы жевали перед отъездом.

– Хот-доги, по-моему. Мы же и вилки для них купили специальные.

– Но они ведь черные были?

– Кажется, Делайла их сожгла.

Куинтон смеется, и я тоже немножко смеюсь, но сама не знаю, искренний ли это смех, или мы просто понимаем, что нужно смеяться, и тут же снова погружаемся в одиночество.

Куинтон останавливается у входа и гладит мне впадинки между пальцами.

– Нова, ты мне очень нравишься, но есть такое… о чем я не могу говорить. Я не знаю, могу ли быть с тобой, как прошлой ночью.

Наступает долгое молчание. Он все гладит впадинки между моими пальцами, опустив голову, и я вижу, что ему грустно, что он сломлен, и – о господи, ужасно не хочется об этом думать, но, похоже, он близок к самоубийству. А если в душе его грызет какая-то еще более страшная боль, и только я одна это вижу, ведь уже видела раньше, только не поняла, а когда поняла, было уже поздно. Я хочу спросить, почему он такой грустный, – пусть даже он накричит на меня, или возненавидит, или больше близко ко мне не подойдет.

– Я должен кое о чем спросить тебя, – начинает Куинтон, и я не успеваю ничего сказать. – Не хочется совать нос в чужие дела, но, если не спрошу, мне это покоя не даст. – Он смотрит на меня пристальным взглядом.

У меня холодеет в груди. Я догадываюсь, о чем он хочет спросить.

– Ладно.

– Ты… ты только что сама с собой разговаривала? – спрашивает он и поспешно прибавляет: – Ну, то есть это нормально, вообще-то… Со всеми бывает… Но ты так плакала.

Выходит, он думает, что я сумасшедшая.

– И да и нет.

– А поподробнее не расскажешь? – спрашивает Куинтон, и на лице у него написано: «Вот блин, неужели она правда ненормальная?!»

«Не хочу я рассказывать».

– Я просто… – Стараюсь придумать, что бы соврать, но он держит меня за руку так утешительно и знакомо, и мне хочется сказать ему правду, как Лэндону всегда говорила. – Я записываю видео. – Я тут же умолкаю: недоумение на его лице тут же сменяется веселым любопытством.

Он сжимает кулак и прикрывает им рот, пряча улыбку:

– Порно, что ли?

– Что?… Нет! – Я шлепаю его по руке и качаю головой. – С чего ты взял? Я же тут одна была.

Куинтон убирает руку от лица, в его голосе слышится насмешливая нотка.

– Одной тоже можно порно записывать.

Щеки у меня вспыхивают, я хватаю подушку, обнимаю ее и прячу в нее лицо, чтобы скрыть смущение.

– Я совсем не то делала.

– А что за видео тогда? – спрашивает он с интересом, и я поднимаю на него глаза. Его рука лежит на коленях, пальцы легонько поглаживают мое запястье.

– Просто видео, о себе, – говорю я и вздрагиваю, когда его пальцы задевают чувствительное место на руке. – Мои мысли. Ну, документальное, что ли.

– Или новаментальное, – говорит он, и эта минута кажется такой настоящей, такой искренней и свежей, что мне невольно хочется как-нибудь ее записать и сохранить навсегда, потому что скоро на смену ей придет алкоголь, или травка, или цифры. Я отбрасываю подушку и беру в руки телефон.

– Хочешь что-нибудь сказать для моего новаментального фильма?

– Меня хочешь записывать? – переспрашивает он с опаской, и я киваю. – Да я не очень получаюсь на видео.

– Я тоже. – Я направляю на него экран, и, должна признать, Куинтон выглядит на экране удивительно красивым – ясные медовые глаза, длинные ресницы, коротко остриженные мягкие волосы, губы, которые так и тянет поцеловать. – Делайла тоже записывалась, но если не хочешь – не надо. – Я еще немного держу камеру перед ним, а потом, когда он так ничего и не говорит, начинаю опускать руку.

– Погоди. – Он сжимает пальцы на моем запястье. – Я скажу кое-что. – Он умолкает. – Хочешь правду?

Я теряюсь от такого вопроса, однако киваю:

– Если тебе не трудно.

Куинтон выпускает мою руку и отодвигается подальше. Я думаю, он хочет уйти, но он только кладет ногу на ногу и упирает локти в колени.

– Жил да был один парень…

– Я-то думала, ты правду собирался рассказать, – перебиваю я. – А это сказка.

– Погоди минуту. – Он поднимает палец. – Это не сказка, обещаю.

Я прислоняюсь к стене палатки, гляжу на него сквозь экран, а он хрустит пальцами, вытягивает шею и наконец нарушает молчание. Мускулы у него на шее напрягаются, лицо бледнеет.

– Жил да был один парень, – начинает он снова. – Хороший парень. Из тех, кого девушки ведут домой знакомить с родителями, из тех, кто всем придерживает двери, а когда влюбляется, то знает, что на этой девушке когда-нибудь женится. – Лоб у него хмурится, он смотрит куда-то в пустоту за моей спиной. – По крайней мере, так он думал… Но тут случилось одно поганое дело, и парень умер, правда, как-то сумел вернуться с того света, но все хорошее в нем так и не ожило, и остался только очень плохой парень, и живет он теперь как последнее дерьмо и очень жалеет, что не умер.

Куинтон умолкает, часто моргает, и на миг кажется, что он забыл, где он, кто я такая и кто он сам такой. Мы оторопело смотрим друг на друга, и я пытаюсь найти какие-то слова – он ведь открыл передо мной душу, ну, или перед камерой, все равно, и в его словах прорывается скрытая боль, которую я всегда в нем видела. Я хочу спросить, от чего же умер тот парень, что случилось с девушкой и почему этот парень считает себя таким плохим.

– Ты не плохой, – говорю я. – Вовсе нет.

– Ты даже не знаешь меня, Нова, – качает он головой, – ты не можешь судить.

– Кое-что я о тебе знаю, – отвечаю я. – Ты умеешь заставить меня улыбнуться, а это уже давно никому не удавалось.

– Очень многие с тобой не согласятся, – неохотно улыбается он. – Если я могу заставить тебя улыбнуться, это еще не значит, что я сам заслуживаю того, чтобы улыбаться.

– Почему? Потому что ты наркоман? Или… или еще из-за чего-нибудь?

– Из-за всего, – отвечает Куинтон, и голос у него почти раздраженный, как будто он не хочет слышать о себе ничего хорошего. – Я делаю… и делал только плохое.

– Неправда, – говорю я и кладу телефон на пол. – То, что мы делаем, – это еще не мы сами, хотя, наверное, кто-то со мной не согласится. – Я придвигаюсь ближе к нему и останавливаюсь только тогда, когда наши колени соприкасаются. – Просто бывает так, что-то сбивает нас с пути, и мы теряемся, а иногда не можем выбрать правильный путь… принять правильное решение.