Святая, смешная, грешная - Виктор Ермаков Страница 49

Видимо, опомнившись, что уж очень всё гладко и красиво он мне рассказал, добавил:

– Конечно, нужно будет быть повнимательней к простудным заболеваниям, инфекциям и так далее, но тем не менее повторяю – не смертельно.

– А травма головы? Переломы? Что по этому поводу скажете? – чуть успокоившись, спросила я.

– Весь удар пришелся на левую часть, поэтому основные травмы – слева. Перелом руки, ноги и травма головы. Боковых подушек безопасности в машине не было, поэтому левая часть тела пострадала больше всего. Сейчас у неё на лице синяки, ссадины. Естественно, накладывая швы на голову, мы её побрили, так что советую парик прикупить. Но всё страшное уже позади, а вся отёчность через недельку сойдёт. Мы всё сделали, что было в наших силах. Сейчас нужно только время. С удалением селезёнки всё понятно, обычно два-четыре дня, и мы выписываем пациента. С травмой головы – посмотрим, но, думаю, тоже надолго не задержится у нас. Если желаете, сестра проводит вас к ней в палату, можете поговорить.

– Спасибо, доктор. Да, конечно, я хочу её увидеть.

– Если вопросов больше нет, то я, к сожалению, должен идти готовиться к плановой операции, – сказал он, вставая из-за стола.

Мы вышли в коридор. Он позвал дежурную медсестру и попросил проводить меня в палату к Уваровой.

– Только долго не задерживайтесь у неё, хорошо? – сказал он и удалился быстрым шагом.

Сжав кулаки, а в них и свою волю, я шла по узкому белому коридору вслед за сестрой.

– Вот её палата, – остановились мы у дверей. – Помните, что сказал доктор? Недолго.

– Да, конечно, помню, – тихо произнесла я, смотря на закрытую дверь, не решаясь войти.

Сердце учащённо колотилось. Вспотевшей от волнения ладонью, я открыла дверь.

В маленькой двухместной палате она лежала одна, на кровати у окна. Яркий уличный свет пробивался сквозь неплотные больничные портьеры. От этого белые стены, белые простыни и, словно белый кокон, Любкино тело, казалось, были покрыты снегом. Я медленно, неслышно ступая, сделала шаг к кровати, словно боялась разбудить её. Но ещё больше я боялась заглянуть ей в лицо, встретиться с её глазами… Забинтованная голова лежала на подушке, опухшие с синими подтёками веки закрывали глаза. На жёлтом от потери крови лице – синяки, ссадины, потрескавшиеся губы… Даже не верилось, что это – Любка, всегда улыбающаяся, жизнерадостная тараторка. Вдруг её веки вздрогнули, с трудом открыв маленькие щелочки глаз. Секунду она смотрела перед собой, казалось, ничего не видящим взглядом. Затем веки опустились, а из уголков глаз на подушку побежали тоненькие струйки слез. Сухие губы еле слышно прошептали:

– Это меня Бог наказал.

Я села на край кровати, взяв её ладонь загипсованной до локтя руки. Моё сердце сжалось, а в глазах заблестели слёзы.

– Любочка, да что ты такое говоришь? Ты ни в чём не виновата. Я здесь, с тобой. Всё будет хорошо, мы лучшие подруги, как и были, так ведь? – шептала я, сжимая её ладонь, а у самой их глаз текли слёзы.

– Кать, я виновата перед тобой, – сглатывая с трудом слюну пересохшим горлом, заговорила Люба. – Не знаю, что на меня нашло, – она замолчала, подбирая слова, – но я предала тебя. Я не могу себе этого простить. И Бог меня наказал. Я это заслужила.

– Прекрати сейчас же. Я даю тебе слово, что я забыла уже всё. Ну, с кем не бывает? Сделала что-то, не подумавши. Мы, бабы, все такие, ради кусочка своего счастья теряем голову, делаем ошибки. Давай забудем об этом? Сейчас тебе нужно поскорее выздоравливать, и всё будет хорошо. Я разговаривала с доктором, ничего страшного нет. Говорит, будешь прыгать как коза, забыв даже, что всё это было с тобой.

– Кать, – не открывая по-прежнему глаз, вновь заговорила Люба, – после аварии я очнулась уже в больнице. Несколько раз теряла сознание, потом опять приходила в себя. Вокруг – врачи, уколы, капельница, все суетятся… Я почти не чувствовала боли и не понимала, насколько всё серьёзно. Тогда в голову лезли разные мысли. Боялась остаться на всю жизнь инвалидом, прикованным к кровати, было очень страшно. В эти минуты, я вспоминала только о маме и о тебе. Её нет давно, осталась только ты. Ты – единственная, о ком я думала в те минуты, и ты – единственная, кто, бросив всё, примчалась ко мне. Как я могла так поступить с тобой?

– Люб, тебе и так сейчас несладко, а ты ещё себя накручиваешь из-за всякой ерунды.

– Нет, это не ерунда, Катя, это – предательство.

– Так, всё, Любаня, закончили с этим, я больше не хочу говорить на эту тему. Скажи лучше, чего тебе принести? Чего бы ты хотела?

– Спасибо, ничего не хочу. Врач сказал, что никакой особой диеты не требуется, но, правда, Кать, ничего не хочу.

Дверь приоткрылась, и на пороге появилась дежурная сестра.

– Так, девочки, будем прощаться, на первый раз достаточно. Приходите завтра, а то она ещё от наркоза-то толком не отошла. Через три-четыре дня, если никаких осложнений не будет, её выпишут.

– Можно ещё одну минуточку? – попросила я сестру.

– Одну минуточку! – подняв вверх палец, выразительно произнесла сестра.

– Слушай, а давай я куплю тебе парик? Пока волосы отрастут, можешь в нём походить. Да, и солнцезащитные очки еще. Ну всё, милая, отдыхай, а то я утомила тебя своей болтовнёй, завтра заеду. Выздоравливай скорее, всё будет хорошо. Если что-то надо будет – звони, вот мой новый номер телефона, – достав ручку, я написала на салфетке номер телефона.

Сжав её ладонь своей рукой, я произнесла:

– Всё будет хорошо, я люблю тебя, главное, быстрее выздоравливай! Всё, я пошла, а то сестра ругаться будет, да и Костя заждался уже.

– Он здесь?

– Да, он встретил меня в аэропорту. Собственно, он мне и написал, что ты попала в аварию. У тебя в мобильнике был его номер, вот ему и позвонили.

– Кать, он очень любит тебя. Очень. В моей жизни никогда не было такой любви. Наверное, от ревности или страха, что ты из-за его любви забудешь меня, мы будем ещё реже видеться, я сделала то, чего не смогу простить себе никогда.

– О Господи, прекрати наконец вспоминать об этом. Кто старое помянет, тому глаз вон, – пытаясь уйти от этой темы и подбодрить Любку, улыбнулась я. – Ну, всё, целую, я ушла.

Костя сидел в коридоре, листая журнал. Перед ним на столике лежали такие же старые, затёртые журналы, поделенные на две стопки – те, которые он уже пролистал, и те, которые ещё предстояло пролистать, коротая время моего ожидания. Увидев меня, он встал и пошёл навстречу.

– Ну как там она? Поговорили?

– Да, поговорили. Видимо, ещё не совсем отошла от наркоза, слабая очень, вся в бинтах. В общем, зрелище конечно ещё то.

Я говорила общими словами, не упоминая о том, что так волновало Любашку. Пусть это останется между нами. Интересно, а Костя вообще знает обо всей этой истории с смс-ками? Как они общались и общались ли вообще после того, как я увидела их переписку? Может, поэтому она так переживает? Мы расстались с Костей, а они переписывались. Да что там переписывались, может, они просто встречались, а я сейчас как дура успокаиваю её? Типа я простила, да собственно ничего и не было, с кем не бывает. Ревность вспыхнула во мне с такой силой, что я остановилась на месте, глядя ему в глаза.