Солнечный зайчик - Джулия Тиммон Страница 5

– Сколько такие живут?

– Около восьми лет, – приветливо ответила консультантка. – Этих привезли только сегодня. Покупайте – ему будет легче привыкнуть к вам.

Это теперь я знаю, что именуются эти чудные создания весьма забавно – «бараны», а тогда понятия не имела ни о том, что такие существуют, ни о том, как за ними ухаживать. Вот так пустота от потери друга до краев заполнилась безумно приятными хлопотами по созданию в квартире удобств для нового жильца, интернет-беседами с другими счастливыми обладателями декоративных кроликов, штудированием книжек и, конечно, невероятно интересным общением с виновником всех этих перемен.

Я хотела придумать для него какую-нибудь оригинальную и милую кличку. Но, отклонив «Фантик», «Фунтик», «Пуфф», «Флафф» и множество прочих вариантов, стала звать его весьма тривиально – «Пушистиком», что со временем превратилось в «Пуш», «Пуша» и «Пушик». Теперь мы огромные друзья. Не знаю, что бы я без него делала, честное слово!

В полдень по выходным мы ходим гулять, но сейчас, хоть уже одиннадцать тридцать, Пуш не показывается из домика. Может, уснул. Сижу все на том же месте, не зная, что делать. Позвонить Джосс? А что говорить? Извиняться мне не в чем, раскаиваться – как будто тоже. Перед глазами возникает образ Долли так отчетливо, что кажется, будто она явилась ко мне в гости. Как всегда улыбается, щеки красные от беготни и желания поскорее разгадать все земные загадки.

У Долли потрясающе красивые глазки, но определить, на кого она похожа – на мать или на отца, – невозможно. И у Эрика и у Джосс глаза карие, большие, выразительные. Брови темные и прямые, будто выведенные углем, носы довольно тонкие, продолговатые. Только она брюнетка, а у него волосы темно-рыжие. Если не знать, что они не кровные родственники, скажешь: брат и сестра. Увы, Долли приходиться прятать глазенки под очками, которые ужасно ей мешают в бесконечных играх и познавании мира. Операция обещает решить этот вопрос, но на нее нужны немалые деньги…

На миг задумываюсь, не позвонить ли отцу Джосс без ее ведома, но тут же отбрасываю эту мысль. Старина Саттон, если уж не на шутку обозлился, в самом деле не станет меня слушать. И не изменит решения. Однажды он так же проучил жену. Одно время она то и дело летала в Калифорнию к племяннице, которая младше ее всего на тринадцать лет и уже воспитывала двойняшек-мальчиков. Деньги на дорогу уходили большие, но отец Джосс все терпел. Потом вдруг, когда один из близнецов попал в больницу с воспалением легких и матери Джосс надо было ехать туда отнюдь не для развлечения, а чтобы помочь, он заявил, что не даст ей ни цента. А когда та спросила, можно ли хотя бы отправить некоторую сумму, рассмеялся ей в лицо и отрезал «нет»! Не представляю, за что она его полюбила, почему согласилась стать его женой. С таким – одни мучения. Впрочем, и она не сахар. Да у всех у нас, если задуматься, масса недостатков.

Пушик высовывает мордочку из укрытия и настороженно проверяет, миновала ли гроза.

– Иди сюда, мой зайчик!

Выходит, осматривается, удостоверяется, что я одна, и скачет ко мне.

– Ты мой красавец!

Пуш, как ни странно, понимает мои слова. И прекрасно знает, что настало время прогулки. Надеваю на него специальную кроличью шлейку, и мы идем на нашу любимую полянку в дальнем конце парка. Тут не бывает ни кошек, ни собак и не ездят машины. Для Пуша благодать. Трава мокрая, но очень тепло и кончилась морось. Становлюсь у края поляны и полностью разматываю повадок – Пуш начинает задорно скакать и щипать молодую зелень. Я больше не желаю думать про Джосс, тем более про ее дикую затею, но мысли не остановить.

Об этом предложении Колберта даже неудобно рассказывать. Он сын промышленника, первого в нашем городке богача. Их огромная фабрика по производству корпусной, офисной и прочей мебели находится в центре, куда старший и младший Колберты ездят каждое утро. Почему они не переселились туда всей семьей, я не знаю. Может, здесь им привычнее, или уютнее, или же приятно сознавать, что кругом тебе нет равных. В громадном городе таких, как они, пруд пруди. Миссис Колберт активно занимается благотворительностью и устраивает в своем доме-замке пышные приемы, куда съезжается вся наша знать, но с доходами скромнее, чем у Колбертов. Помимо старшего ребенка, Грегори, у них есть еще дочь, Мэри. Сейчас она учится в колледже – наверное, в Принстоне или в Оксфорде – и появляется дома лишь на каникулах.

Не подумайте, что я внимательно слежу за событиями их жизни. По мне, излишества совсем ни к чему, без них намного спокойнее. Но о Колбертах болтают на каждом углу, поэтому узнаешь их новости буквально против воли. Впрочем, о Грегори никто ничего толком не знает. Потому что он странный, каких поискать. И несколько лет отсутствовал – где-то учился, потом работал. Никто точно не знает, где и кем.

Одни утверждают, что отец не спешит делать его своим помощником – проверяет на прочность – и тот по сей день простой конструктор или менеджер по продажам. Или экономист. Другие говорят, Грегори Колберт давным-давно управляет фабрикой сам, а отец отошел от дел и лишь протирает в кабинете штаны. Третьи готовы поклясться, что Грегори открыл свой филиал и они с отцом, хоть и связаны разного рода обязательствами, шагают отдельными дорогами. До поры до времени я не очень-то прислушивалась к подобной болтовне – знать наверняка никто ничего не может, ибо ни один из моих знакомых не работает на предприятии Колбертов.

Почему у нас так часто заходит разговор о них? Потому что Грегори Колберт каждую субботу неизменно является в наш любимый бар, садится за один и тот же столик и заказывает бокал виски. Вид у него… гм… сложно объяснить. Даже не то чтобы надменный, а такой, будто всех вокруг он презирает до такой степени, что не считает за людей, и не находит нужным замечать.

Я ни разу в жизни не видела с ним рядом ни друга, ни женщины. Колберт сидит в одиночестве, держит голову презрительно высоко, потягивает свой виски и читает газеты. В баре бывает шумно, порой играет группа местных ребят, иногда на пятачке перед возвышением для музыкантов устраивают танцы. По праздникам проводят конкурсы, в предновогодние дни трещат хлопушками и жгут бенгальские огни. Колберт не видит ничего и никого вокруг. Неспешно выпивает виски и с гордым видом удаляется прочь.

Поначалу я думала, что у него не все дома. Но потом услышала от знакомых ребят, будто, когда кто-нибудь пытается пристать к нему с разговорами, Колберт отвечает столь остроумно и сдержанно, что донимать его отпадает всякая охота. Не раз к нему подходили и девицы – кто просто из интереса, кто в надежде вскружить голову. И их он отшивает так, что хорошенькие лица вытягиваются, а с чаяниями удачно устроиться в жизни, во всяком случае благодаря Колберту, приходится расстаться. Может, его остроты и резкости проявление все того же полоумия? Во всяком случае, некоторого отклонения – если бы он был совсем с приветом, тогда, наверное, не работал бы, не разъезжал на машине и не читал газет.

Так или иначе, он странный до невозможности. А своей заносчивостью ужасно отталкивает. Ума не приложу, почему однажды Колберт изменил своим дурацким правилам, подошел прямо ко мне и попросил выйти с ним на пару слов. Сказать, что я удивилась, значит, не сказать ничего. У меня из руки чуть не выскользнул бокал с коктейлем. В первое мгновение я подумала, что не стоит с ним беседовать. Кто знает, что у него на уме? Но мне вдруг стало интересно, да и у Джосс, стоявшей рядом, разгорелись глаза. Если бы я отказалась, она заявила бы, что можно было сходить хотя бы ради нее, чтобы она не умирала потом от любопытства. Измучила бы упреками.