Маленькие женские тайны - Мэри Каммингс Страница 5

Да, если смотреть со стороны — наверное, она могла бы найти себе мужа куда богаче и красивее, который к тому же не проводил бы столько времени на работе, не уезжал бы внезапно в какие-то непонятные командировки… Но только… только этот человек не был бы Томми.

После двух с лишним лет знакомства и почти года замужества Клодин все еще была влюблена в собственного мужа — так сильно, что сама даже немного стеснялась этого чувства. Могла оценить объективно: да, не красавец, ничего особенного, видала она и покрасивее мужчин — и до сих пор засматривалась на то, как он движется, как поворачивает голову, как улыбается…

Он был веселый и умный, и добрый, и надежный, и понимал ее чуть ли не с полуслова. И любил. Когда он сказал однажды: «Ты самое лучшее, что со мной случилось в жизни!», Клодин поверила, что это не просто слова — и до сих пор продолжала верить. И все-таки…

Странно, но до сих пор она никогда не ревновала его к другим женщинам. К работе — да, ревновала так, что самой порой становилось стыдно. А к другим женщинам — нет, как-то с самого начала даже в голову не приходило, что Томми — ее Томми — может кем-то увлечься, закрутить за ее спиной какую-нибудь интрижку.

И теперь в это тоже, в общем-то, не верилось. Тем более, рассказать кому, что одним из поводов для ревности является поведение кота, люди бы наверняка посмеялись. И все-таки…

Вот именно — и все-таки…

Своего кота Клодин знала куда дольше, чем мужа — целых пять лет; вырастила его из крошечного, помещавшегося в пивной кружке котенка. И чутью его доверяла едва ли не больше, чем своему собственному.

Дело в том, что хотя Дино и не был кастрирован, но котом он был культурным и воспитанным и почти не метил. Исключение составляла обувь людей, имевших, что называется, «виды» на его хозяйку — каким-то непостижимым образом он безошибочно отличал их от ее приятелей и деловых знакомых.

Выйдя замуж и переехав в Лондон, Клодин, естественно, взяла Дино с собой. Некоторое время кот бурно протестовал против присутствия в доме Томми — чуть ли не месяц приходилось прятать его ботинки в стенной шкаф, а тапки в тумбочку — но потом, поняв, очевидно, что выжить «третьего лишнего» не удастся, как-то в одночасье принял его: стал брать из рук ветчину и забираться на колени, когда тот устраивался перед телевизором; покушения на ботинки тоже прекратились. С тех пор в семье царили мир и благодать.

Но никогда — ни разу до сих пор Дино не интересовался обувью женщин! И первое, что пришло в голову Клодин, когда она услышала про тапочки Арлетт — а не хотел ли кот таким образом дать понять окружающим: «Меня-то не проведешь: эта — рыжая, с писклявым голосом имеет виды на моего хозяина!»

Да нет, чепуха, ну как можно об этом всерьез думать?! Она встряхнула головой и призвала на помощь здравый смысл.

«Конечно, чепуха, — подтвердил тот. — Такая же чепуха, как переживать из-за глупенькой кокетливой семнадцатилетней девчонки. Для Томми она всего лишь часть очередной операции.»

«Угу…» — отчетливо донеслось вдруг с соседней подушки.

— Вы что — сговорились? — от неожиданности вслух, шепотом спросила Клодин.

Томми вновь промычал что-то, несомненно утвердительное — и открыл глаза.

— Эй! Ты чего не спишь?

— Я сплю, — недовольно ответила Клодин.

— Ну так и спи! — буркнул он и закинул ей на бок тяжелую теплую руку. — Не ерзай.

«В самом деле — давай-ка спать, — приказала она самой себе. — Завтра будет новый день — посмотрим, может, все не так уж и страшно…»

Из дневника Клодин Конвей: «Одна неделя — это семь дней, сто шестьдесят восемь часов, десять тысяч минут… даже немного больше, чем десять тысяч…»

На следующий день Клодин убедилась, что жить в обстановке, когда все вокруг состоит из раздражающих мелочей, может быть, не так уж и страшно — но лично ей удовольствия не доставляет.

Проснулась она как всегда рано. Взглянула в окно — в щели полузадернутой занавески виднелось безоблачное небо, так что повода не идти на пробежку не было.

Тихонько одевшись, она вышла в холл… и чуть не подскочила, обнаружив спящего на диване Брука. Он тоже вскинулся и мрачно как сыч уставился на нее.

— Доброе утро, — выдавила из себя Клодин. — Я… я на пробежку… — запоздало подумала: с какой стати перед ним отчитываться?

— Да, конечно, идите, миссис Конвей! — кивнул он.

Пробежаться по чистенькому, умытому ночным дождиком парку поначалу было одно удовольствие.

Клодин пробежала свою обычную норму, после чего честно добавила к ней еще два круга — «штраф» за вчерашний торт. Последний круг бежала уже через силу — ногу дважды сводило судорогой. Но что делать, обещала — изволь выполнять!

Когда она вернулась домой, в холле никого не было. На кухне — на ее кухне, отделанной в деревенском стиле, в желтых и персиковых тонах — вовсю хозяйничала Арлетт. Все в том же мини-халатике, поверх которого был повязан кокетливый фартучек в розовую клетку.

Фартучек тоже принадлежал Клодин.

Она постаралась отнестись к этому как к неизбежному злу. Не особо вглядываясь, чем там девчонка занимается, кивнула ей: «Доброе утро!» и пошла дальше, в спальню.

Такого же кивка удостоился Томми. Стоя у окна с намыленной физиономией — к его привычке бриться у окна, а не в ванной, как все нормальные люди, Клодин тоже относилась как к неизбежному злу — он весело сказал:

— Привет! Я в окно углядел, как ты возвращаешься.

— Да, — у нее не было ни малейшего желания разговаривать с кем бы то ни было.

— Ты чего такая злая?

— Я не злая! — отрезала она. Ушла в душ, заперлась на защелку и включила воду посильнее.

К тому времени, как Клодин вышла на кухню, все «счастливое семейство» уже завтракало. Мужчины — без пиджаков и галстуков, зато у каждого под мышкой кобура, Арлетт же успела переодеться в миленькое зелененькое платьице с беленьким воротничком, по мнению Клодин, чуть тесноватое для нее.

На столе чего только не было — ветчина, салат из авокадо, омлет… Окинув взглядом блюдо залитых расплавленным сыром гренок, Клодин с некоторым злорадством подумала, что при таком рационе еще лет семь-восемь — и радующая мужской глаз округлость форм юной француженки наверняка превратится в изрядные жировые валики на животе и бедрах.

— Приятного аппетита! — сказала она. Прошла к холодильнику, достала обезжиренный йогурт и тоже присела за стол.

— А вы что — не будете омлет? — захлопала ресничками Арлетт.

— Нет, — Клодин с вежливой улыбкой покачала головой. — У меня диета.

— Кофе хоть будешь? — сочувственно спросил Томми — единственный, кто понимал, какие жесткие ограничения накладывает на женщину внешне такая легкая профессия фотомодели.