Сердце странника - Анна Климова Страница 52

— Если он до сих пор не помер, значит будет жить, — уверенно сказал Виктор.

— Я не согласна, но с тобой спорить бесполезно. Ты упертый, как… вот как Колька.

— А причем тут я? Это его дела. Мне бы и в голову не пришло вытаскивать из придорожных канав разных доходяг… — Колька осекся, понимая, что сказал не то. А все из-за взгляда, который на него бросила Вера. Не любил он такой ее взгляд. Как будто она его видела впервые и молча очень удивлялась этому обстоятельству.

— Тебе не приходило в голову, Коленька, что у любого человека есть родители, родные люди, которые могут беспокоиться? Нет, не приходило? А если бы ты лежал в той канаве? Или я? У каждого есть кто-то, кому не все равно, что с тобой происходит. Как было бы хорошо, если бы кое-кто не забывал об этом.

Вера встала из-за стола и вышла из дома.

— Вот за меня точно никто переживать не будет, — сказал Витя.

— Я буду, — немедленно отозвалась Катька, оставив рисование.

Витя улыбнулся.

— Я вырасту и пойду за тебя замуж, — добавила она, подумав немного.

— Еще чего! — покраснев, поморщился он. — Мне что, до конца жизни тебе сопли вытирать?

— А тогда соплей у меня не будет. Я буду красивая и интересная.

— Все, Катька, кончай ерунду молоть! Рисуешь себе и рисуй. Не суйся в разговоры старших!

Во время их маленькой перепалки Колька успел более тщательно изучить содержимое бумажника незнакомца.

— Смотри, что я тут нашел, — подал он Витьке какую-то бумажку. «КРИСТИНА. Ул. Маркса 36–20» — значилось на ней. Находку изучили. Молча осмыслили текст.

— Знакомая какая-то, наверное. Надо ей сообщить, — предложил Колька. — Кому-то же сказать надо. Хотя бы имя его узнаем. И потом ему лекарства нужны. А у нас ничего нет. Вот и пусть сама его лечит.

— Я съезжу. Завтра.

— Я с тобой. Заодно домой забегу. Маманю успокою, — как бы оправдываясь, сказал Колька.

* * *

Кристина удивлялась тому, какой поразительный нюх на похороны иногда бывает у людей. Не у всяких, разумеется. Обычно чудеса осведомленности и сочувствия к чужому горю проявляли маленькие, сухонькие, набожно-строгие старушки, одетые во все черное. Они возникали в доме при первых признаках несчастья и бесследно исчезали во время поминок. Самое удивительное, что их никто не знал, хотя старушки вели себя так, словно усопший им был роднее всех на свете. Они обладали обширными знаниями в области похоронных ритуалов. Они знали, как, что и куда ставить, класть или вешать. Шепотком читали молитвы и громко вздыхали: «Господи, Господи, упокой душу усопшей. Хай хоць на тым свеце ей будзе добра».

И особенно жаловали старушки те похороны, где было мало родственников.

Зоя, все эти дни пребывавшая в траурных хлопотах, судя по всему, не имела ничего против присутствия посторонних людей в квартире. А может, она их просто не замечала. Зоя превратилась в наглухо задраенный танк, переправлявшийся через реку. Какова бы ни была сила горя, она упорно двигалась вперед, попутно взяв на себя весь груз проблем, связанных с похоронами. Впрочем, о ее чувствах трудно было догадываться. Мрачным, решительным вождем выступила она перед теми, кто присутствовал в квартире. Если старушки знали о похоронах все, то она знала больше. Зоя действовала тихо, почти незаметно, но распоряжалась всем именно она. Кристина едва ли перебросилась с ней десятком слов, но каким-то непостижимым образом Зоя и ей нашла занятие. Кристина готовила вместе с соседками поминальный стол и была рада хоть в чем-то быть полезной.

Венков навезли на удивление много. Прибыли представители из Оперного театра и из Театра музыкальной комедии. Приезжали какие-то важные благообразные старики с министерской выправкой. Заявилась даже парочка журналистов с телекамерой. Они искали тех, у кого можно взять интервью. В конечном итоге перед камерой выступили важные старики и представители, говорившие о вкладе Анжелики Федоровны в культуру страны, которой давно не существовало.

А вообще в квартире толпилось много народу. Приторно пахло цветами и подгоревшими в соседней квартире котлетами.

Горевала ли Зоя? По ней трудно судить. Слез ее никто не видел. И у гроба она не бдела с невменяемым видом. Вот только у могилы что-то промелькнуло на ее лице. Что-то жутковатое и безумное, как если бы она на мгновение очнулась и удивилась: что делают здесь все эти люди, со скорбью склонившие головы, и как она, Зоя, попала в их число? Она тревожно всматривалась в лица, будто искала кого-то, и оглядывалась. Но истерики старушки от нее так и не дождались.

— Вишь, як каменная, — шептались они друг с другом потом. — Сердце-то, видать, не больно жалючее.

— Мне суседка ихняя говорила, что уморила-то она старушку, саўсем уморила. Уж стольки на нее покойница жалилась, стольки плакалась слезьми горючими, стольки усяго от яе натярпелась…

— Да што вы кажате!

— Ага, ага! За што купила, за тое и прадаю, даражэнькая мая.

— Але ж будзе Суд Божы. Ничога не сакрыецца.

— Ваша праўда, даражэнькая, ваша праўда.

Кристину раздражал этот невольно подслушанный шепот, но спорить с кем-то она не считала нужным. Еще не хватает скандала из-за глупых старух, живущих за счет таких событий. Но Зоя в самом деле поражала окружающих своей выдержкой.

— Ты бы отдохнула, Зоя, — попросил ее Семен Григорьевич, явившийся с женой и дочкой. — В самом деле. Шатаешься уже. Не спала, наверное.

— Я отдохну, — кивнула она с каким-то мрачным значением. — Отдохну, Сема. Потом.

Такая Зойка пугала еще больше. И сдержанность ее, как подозревала Кристина, шла вовсе не от бесчувствия. Просто Зоя иначе не могла. Привыкла не выставлять свои чувства напоказ. Так и жила в своей скорлупе, недоступная, неуязвимая и непоколебимая. Как крепкое дерево, с которым ничего не могут сделать ни стихии, ни людская рука, ни людская молва.

Кристина это поняла, когда в какой-то момент осталась с ней наедине. Она следила за уткой в духовке, а Зоя резала огурцы для салата.

— Сядем-ка, — услышала Кристина ее усталый голос.

Зоя достала из холодильника бутылку водки и поставила на стол пару маленьких рюмочек. На лице ее лежала тень. Только теперь, присмотревшись, Кристина заметила ее припухшие, покрасневшие глаза.

Зоя аккуратно разлила водку Кристине и себе. Подняла рюмку, да так и застыла с ней.

— Тридцать восемь лет, — произнесла она, глядя куда-то в одну невидимую точку. — Думаешь, я ее ненавидела? — спросила и помолчала, покачав головой и как-то отстраненно улыбнувшись сухими губами. — Я и сама так думала. Столько раз желала напастей разных Фифе-то моей. Самой иногда жить не хотелось, так она мне душу выворачивала наизнанку. А вот нет ее, и словно вырвали что из души-то этой. Привыкла и к капризам ее, и к выходкам дурным, и к словам непонятным. Любила она слова непонятные говорить… — Зоя опрокинула содержимое рюмки в рот, поморщилась, закусила огурцом.