Исповедь куртизанки. История любви короля Луи XV - Джон Окас Страница 57

– Это же несправедливо, – заметила Жанна.

– Господу решать, что справедливо, а что нет, – сказал священник. – Если сердце ваше и вправду полно раскаяния, вас ждет вечное блаженство.

Жанна, измученная и взволнованная откровениями, никогда еще не чувствовала себя столь несчастной. Ее исповедь была честной, без утайки. На какое-то мгновение у нее на душе посветлело: Жанна представила себе рай как сияющий дворец, по сравнению с которым Версаль казался унылой хижиной. Но вдруг ее сковал ужас. Жанна не знала, что страшит ее больше – встреча с Богом или с гильотиной.

Каким бы неопределенным ни казалось мое будущее, приобретение Сен-Вре было нелепой блажью. Чтобы содержать его в должном состоянии, требовалось не меньше слуг, чем было у меня в Версале. К счастью, герцог Эммануэль спас часть моей коллекции картин, и мне удалось выгодно продать Берне и Грёза.

Ко мне вернулась преданная Генриетта. Они с Женевьевой ездили в Лувисьен посмотреть, как там идут дела в мое отсутствие.

– С Замо беда, – сообщила мне Генриетта. – Он стал враждебным, принял нас очень неуважительно. Его слуги жаловались на него.

В этом не было ничего удивительного после всего того, что ему пришлось пережить из-за меня. Мне не терпелось увидеть Замо, чтобы загладить свою вину.

Я получила письма от Лорана и Ива, в которых они просили меня снова взять их в услужение, но я, полная решимости быть праведной женщиной, даже не ответила на их мольбы. Генриетта полностью поддерживала перемены в моем характере.

Сколько себя помню, я всегда пыталась скрыть свое крестьянское происхождение. Теперь же я стремилась вернуться к корням. Летом 1775 года я устраивала шумные балы, и двери моего дома были открыты для всех. Стараясь создать себе более солидную репутацию, я водила дружбу с фермерами, пастухами, дровосеками, лесниками и их семьями. Получая приглашения от соседей, я неизменно их принимала, от каких бы скромных людей они ни исходили. Я щедро помогала бедствующим семьям в округе.

С началом осени чувство душевного удовлетворения уступило место тревоге и смятению. Корбейль не баловал разнообразием занятий. В доме было темно и холодно. Я ловила себя на мечтах о жизни при дворе, о роскоши и миллионе развлечений. Я по-прежнему была похотливой самкой, и неудовлетворенная страсть сделала меня раздражительной.

В октябре ко мне приехал Адольф. Они с Элен обосновались в Бате. По его словам, у них все шло не слишком гладко. Он жаловался на ворчание и холодность жены, сказал, что она стала безрассудно азартной и из-за нее страсть к играм, сгубившая его отца, стала подбираться и к нему.

Адольф обожал меня даже сильнее, чем прежде. Упав на колени, он положил голову мне на колени.

– Пусть я живу с Элен, но я никогда не забуду вас, тетя Жанна. Прошу вас…

Я знала, чего он хочет, и меня так и подмывало раздвинуть ноги, но одна лишь мысль о грехе инцеста привела меня в ужас, и я оттолкнула его. Но он не поднимался с колен, умоляя меня хотя бы о небольшом знаке внимания. Я обратилась с молитвой к Богородице, и Она дала мне силы устоять перед искушением. Я отправила Адольфа обратно в Англию.

Остаток месяца прошел довольно спокойно. В ноябре приехала Шон. Мы не виделись почти полтора года. Жизнь в Тулузе пошла ей на пользу: она казалась выше, чем я помнила ее, а на губах ее играла улыбка удовлетворенной женщины.

– У меня есть любовник, – взволнованно сообщила она. – Он невероятно галантен и заставляет меня чувствовать себя женщиной до кончиков ногтей.

Я настояла, чтобы она пригласила его в гости. Месье де Фога, кавалер Шон, пожилой тулузец, и в самом деле был очень остроумным и кудахтал над Шон, словно она была королевой. Я была рада видеть, что она наконец нашла столь желанное романтическое счастье, но не могла не завидовать ей. Как бы то ни было, мне было хорошо с ними, и я пригласила их гостить у меня так долго, как захочется. Оказалось, что у Фога есть приятель, который живет поблизости, – виконт де Лянгле, которого он пригласил на партию в карты. Лянгле оказался высоким и привлекательным. Его нагловатость напомнила мне графа Жана. Я поняла, что мое решение хранить целомудрие было всего лишь мечтой оптимистки. В декабре я взяла де Лянгле за руку, и он скрасил мое зимнее одиночество.

Продолжая грешить, я тем не менее задумывалась над своей дальнейшей судьбой. Если между мной и де Лянгле и были какие-то чувства, они умерли в первую среду Великого поста. Я распрощалась с ним и решительно вознамерилась поститься со всей строгостью. Но пришла Пасха, а я так и не исповедалась. Так я снова потеряла веру.

В июне 1776 года герцогу Эммануэлю удалось спасти еще часть моего имущества, в том числе и имение в Лувисьене.

Все что Женевьева и Генриетта рассказали мне о Замо, оказалось чистой правдой. За два года моего отсутствия этот ленивый мальчишка и пальцем не пошевелил. Замок и флигель заросли грязью, а разросшийся сад – сорняками. Замо я обнаружила спящим в моей постели. Подобная наглость разозлила меня, но я не подала вида. Я разбудила его и спросила, как идут дела. Он поприветствовал меня непристойным жестом. С нашей последней встречи Замо подрос и поправился. Его миленькое личико подурнело. Ходил он вразвалочку, одежда его была грязной, а низ рубашки постоянно выбивался из слишком узких брюк. К тому же он, казалось, поглупел; испортились и его манеры, которые и раньше оставляли желать лучшего. Я дала Замо денег и даже принесла горячий шоколад в знак примирения, но он продолжал дерзить мне. Он вызывал у меня отвращение. Был он и правда таким неприятным или же это было отражением моей нечистой совести, замаранной тем, как я с ним обращалась? Откуда мне знать! Как бы то ни было, проведя в его обществе неделю, я забыла, что обещала искупить свои грехи, и удовольствовалась тем, что решила не причинять ему еще больший вред.

Я наняла Морина, паренька из местных, брата одной из коровниц короля, чтобы тот выполнял работу, которую запустил Замо. Морин был светловолос и, подобно Лорану, отличался крепким телосложением. С его помощью, а также с помощью моего декоратора, Альбера Сен-Анжа, команды плотников, декораторов и садовников имение обрело свой прежний облик. Нравственные идеалы, проснувшиеся во мне в монастыре Пон о'Дам, забывались быстро. Я подумывала закрутить интрижку с Морином, но не стала этого делать. Меня тянуло на мужчин, а не на мальчиков. Декоратор, банкир, виноторговец – все были без ума от меня, а я даже не могла запомнить их имена. У меня было несколько мимолетных романов: я завоевывала сердце мужчины, а потом разбивала его. Все вернулось на круги своя за тем исключением, что теперь я в прошлом была не продавщицей и не проституткой. Я была официальной любовницей Луи XV. Я вошла в историю.

На Рождество я устроила вечеринку, на которую пригласила всех соседей. Среди гостей оказался красавец англичанин по имени Генри Сеймур. Он сразу мне приглянулся. Узнав, что он из Бата, я выспросила у него имена людей, которых мог бы знать Адольф.

У Генри были жена, молоденькая графиня-француженка, умненькая, но не слишком симпатичная, и ребенок, еще совсем маленький. Генри активно интересовался местными делами, и я, задавшись целью соблазнить его, вступила в комитет, пытающийся решить проблему шума гидравлического насоса, установленного на реке. Я создала Генри все условия для того, чтобы он мог подойти ко мне, но он не воспользовался ситуацией. Может, он нравился мне именно потому, что не обращал на меня внимания, был со мной холоден и высокомерен?