Любовь грешника - Кресли Коул Страница 57

Первая нимфа взяла Себастьяна под руку.

– Мы могли бы хорошо провести время. Забудь о валькирии, вампир. Для нас ты тоже запретный плод, если именно это тебя возбуждает.

Себастьян едва слышал ее – так стучала кровь в ушах.

– Она с этим колумбийцем? – прорычал он.

– Да, это он.

Мерзавец нагнулся и провел рукой по ногам Кэдрин, задевая подол юбки. Себастьян пришел в ярость. Наверное, это симптом «жажды крови»? Никогда еще не доводилось ему испытывать такую безумную ярость. Никогда.

«Он лапает то, что принадлежит мне».

Себастьян двинулся к ней, его глаза наливались злобной чернотой. Люди испуганно расходились, уступая ему дорогу. Кэдрин вскочила и бросилась к танцплощадке, пока он не устроил сцену.

Схватив за руку, он потащил ее в темный угол возле черной стены.

– Господи Иисусе, что ты делаешь? – закричал он. – Ты позволила ему прикасаться к себе!

– А ты что делаешь? – закричала она в ответ. Она знала – попади Себастьян в клуб, его явно не порадует происходящее. Но лучше уж объясниться, прежде чем он ее изобьет. Можно подумать, застал ее в постели с хоккейной командой!

Сначала его безумный вид и едва сдерживаемая ярость поставили ее в тупик. Но потом, когда он попытался телепортироваться вместе с ней из клуба, она тоже рассвирепела.

– Пусти меня! – Она вырвала у него руку. – Ты отлично мне поможешь, если колумбиец сейчас уедет без меня.

– Так ты собиралась уехать с ним? – взревел Себастьян, хватая ее за плечи, чтобы снова попытаться телепортироваться. Она вырывалась, и он огляделся вокруг – нет ли где укромного местечка. Втащил ее в маленькую комнатку с двумя креслами и телефоном на полке и захлопнул за собой дверь. Стало тише, но стены содрогались от грохота музыки.

– Как ты могла задумать такое – уехать с ним?

– То, что я делаю, тебя не касается, – прошипела она сквозь зубы.

– Нет, очень даже касается. Он тискал тебя повсюду – а ты не возражала!

– Если я стану тебе отвечать, тем самым признаю твое право спрашивать. А у тебя нет такого права.

– Я заберу перстень у колумбийца, – быстро предложил Себастьян. – Телепортируюсь за ним, возьму опал и сбегу.

– Это запрещено. Ты знаешь, откуда берутся мифы?

Так как он молчал, она сказала:

– Миф – это свидетельство беспечности кого-нибудь из Закона. Каждый миф знаменует собой чей-то провал. За такую проделку Риора не просто дисквалифицирует, она сурово тебя накажет.

– Ну и что? Ты сказала, что собиралась уехать с другим мужчиной. И я уже видел, как он тебя оглаживал.

Казалось, он сейчас вцепится ей в глотку.

Кэдрин вскинула подбородок, и его глаза сощурились.

– Может быть, к тебе вернулись чувства, но ты по-прежнему холодная женщина, Кэдрин Бессердечная!

Он схватил ее за волосы на затылке, привлекая к себе. По какой-то загадочной причине оба тяжело дышали, и это было отчетливо слышно, несмотря на громкую музыку. Не успела она и пальцем пошевелить, как Себастьян поднял ее и задрал подол ее юбки. Зарычал, когда обнаружил, что под ней нет белья.

– Ты собиралась с ним спать? – Его лицо превратилось в маску ярости. Сжав ее голову в ладонях, он прошептал поверх волос: – Хочешь посмотреть, как я схожу с ума? Может, мне его убить? Неужели ты думаешь, что я оставлю в живых смертного, который спал с тобой?

И он грубо, словно в наказание, поцеловал ее, обхватив ладонями ее бедра. Тело Кэдрин напряглось, а затем она начала ему отвечать – медленно, против собственной воли, против доводов собственного рассудка.

– Не надо, – прошептала она задыхаясь.

Дрожа от гнева и возбуждения, Себастьян провел пальцами вверх по ее бедрам. Странно, но прикосновение вышло мягким, почти нежным.

– Хочешь, чтобы я тебя ласкал, Кэдрин? Хочешь почувствовать?

Этого нельзя допустить – не сейчас, не здесь. Черт, этого вообще нельзя допускать!

Она приказала себе вспомнить, зачем она здесь. И против воли отвечала на ласку.

Кипя от гнева, Себастьян чувствовал, как заострились его клыки, и ему нестерпимо захотелось поставить отметину на ее коже, вроде как закрепить свои притязания на эту женщину. В нем снова проснулась «живая кровь».

Клыки жаждали впиться в ее шею. Он знал, что не сможет долго сопротивляться. Еще немного – и он растерзает эту нежную плоть.

Зачем противиться? «Если она хочет уехать с другим, придется ей нести на себе мою печать».

Он начал с того, что поцеловал ее возле тонких ключиц, затем провел губами дорожку вверх по ее шее. Руки скользнули по бедрам, отыскали вход и принялись дразнить ее влажную плоть – снова и снова. Ощутив его пальцы внутри себя, Кэдрин вскрикнула, вцепившись в его плечи, царапая кожу когтями. Она исступленно терлась о его пальцы.

Его терпение лопнуло.

Себастьян впился клыками в ее шею, чуть не обезумев от невероятного наслаждения. Он растворился в жаркой крови Кэдрин, густой и сладкой, неповторимой на вкус. Какой упругой была плоть, в которой нежились его ноющие клыки! И тут он почувствовал, как она содрогается в оргазме, оседлав его пальцы.

Неужели его укус так подействовал на нее?

Он едва успел зажать ей рот, чтобы заглушить крики.

Ее мышцы сокращались, сжимая его руку, и он, зарычав, стал жадно сосать кровь. Пить кровь – как приятно! Он подчинился природе, сделав то, чего нельзя было избежать, и природа вознаградила его за послушание.

И все-таки он был вынужден остановиться. Позже, когда она окажется в его постели, он утолит желание – и тела, и крови.

Он медленно убрал клыки, зализывая следы укуса на шее. Убрал пальцы. Она задрожала, словно в тоске от потери, и тут Себастьян понял – укус, которого он сам страшился, сделал Кэдрин его собственностью – хотя бы ненадолго.

Ее глаза были широко распахнуты, рот полуоткрыт. Подушечками пальцев она ощупала отметины его зубов. Она была потрясена. Отлично.

Потом Кэдрин начала приходить в себя. Отодвинулась подальше от Себастьяна. Поспешно закрыла шею волосами, дернула вниз юбку.

Подняла на него глаза и стала внимательно изучать его лицо, как если бы видела впервые. По выражению ее лица Себастьян понял – он ей отвратителен.

– Мне плевать, обратишься ты или нет. Ты не имел права брать мою кровь.

– Ах, Кэдрин! Кажется, ты была не против.

– Благодарю, – тихо сказала она.

Он недоуменно нахмурился:

– За что?