Шотландская любовь - Карен Рэнни Страница 58

– А зачем вообще ее продавать? – Гордон нахмурился. – Ты что, твердо решила избавиться от всего, что напоминает о прошлом, Шона?

– Ты так об этом думаешь?

– А что еще мне об этом думать? Фергус не хочет продавать замок, а ты хочешь. Фергус вообще знает, что ты намерена продать брошь клана?

– Эта брошь моя. Я получила ее от мамы и вольна делать с ней что хочу.

Гордон усмехнулся:

– И все-таки ты шотландка. Или об этом ты тоже хочешь забыть?

Сказать правду оказалось труднее, чем она думала.

Она могла бы сейчас уйти и вернуться в Гэрлох. И никто не узнает, что она сделала. Никто никогда не узнает, что она стояла здесь, чуть не плача. Она не столько злилась, сколько безмерно тосковала.

Каждое произнесенное им слово было правдой, однако лишь с его точки зрения. То, как он это видел, как интерпретировал, во что верил. Полная правда заключалась совсем в другом.

К счастью, в дверь постучали.

Миссис Маккензи велела служанке поставить поднос на столик между двумя креслами.

– Мистер Кумар просил передать, сэр, что будет ждать вас на фабрике.

Он кивнул, не сводя глаз с Шоны:

– Это все, миссис Маккензи. Пожалуйста, не беспокойте нас больше.

Экономка вытаращила глаза, Гордон сделал каменное лицо, а у Шоны запылали шея и щеки.

– Зачем ты это сказал? – набросилась Шона на Гордона, как только тот закрыл за экономкой дверь.

– Ты собираешься заполучить денежки и жить в Лондоне?

– Я не люблю Лондон.

– В Инвернессе или Эдинбурге?

Шона скрестила руки на груди и посмотрела на Гордона:

– Ты же знаешь, меня нельзя запугать.

– Правда?

– Правда, – солгала она. – Тебе так точно не удастся.

Вторая ложь в добавление к первой.

– Зачем ты продаешь Гэрлох и брошь?

Он обвинил ее в гордыне. Теперь у нее не осталось ни гордыни, ни даже гордости. Шона выпрямилась и опустила руки. Ладно, если позор – это цена спасения, то так тому и быть.

– У меня нет денег, – сказала она.

Гордон молча сверлил ее взглядом.

– Если мне удастся продать Гэрлох, то я смогу купить маленький дом для нас троих.

Она почувствовала, что губы задрожали, и стала их кусать, чтобы остановить дрожь.

– Твой муж тебе ничего не оставил? – спросил Гордон на удивление бесстрастным тоном.

– Ничего.

– Выходит, семь лет назад ты поступила не очень мудро. У меня-то по крайней мере деньги еще есть.

Шона снова отвернулась к окну. Ей хотелось убежать из этой комнаты. Но от Гордона она еще могла убежать, а от себя не убежишь.

Он подошел и встал у нее за спиной, так близко, что она чувствовала тепло, исходившее от его тела. Она опустила голову и уставилась на свои сомкнутые ладони.

– Я куплю у тебя брошь, Шона.

Он положил руки ей на плечи и привлек к себе.

Она прижалась спиной к его груди и на мгновение позволила себе эту слабость – откинула голову назад и ничего не сказала, когда ладони Гордона скользнули вниз по ее рукам. Он обнял ее, и она закрыла глаза, вкушая это редкое, драгоценнейшее мгновение, наслаждаясь им.

Она всегда его помнила, каждую секунду, проведенную с ним, страсть и смех, что они делили вместе. Вначале воспоминания эти наполняли ее сердце радостью, потом несли лишь горе и печаль.

За окном плакал дождь. Длинные капли ложились на стекло, замирали на миг и стекали вниз. Путь домой будет ужасен.

– Я отправлю тебя домой в карете, – сказал Гордон, словно прочтя ее мысли.

Он всегда умел вот так позаботиться о ней, предвосхитить ее невысказанные просьбы. Насколько проще было бы расстаться с ним и с Гэрлохом, если бы он вел себя, как в Инвернессе: демонстрировал высокомерие и раздражительность, легко сердился.

Но на фабрике, всего несколько дней назад, они полностью забыли гнев и обиды. Осталась только острая потребность друг в друге, страстное желание. А теперь?

Еще секунда – и она забудет, зачем пришла.

Шона осторожно отступила в сторону и повернулась к Гордону. Он не дал ей заговорить.

– Сколько у тебя осталось денег? – спросил он.

Это, конечно, его не касается, но она уже прыгнула в яму, так что если даже она откроет ему правду, хуже не станет. Шона назвала сумму – он ничего не сказал и даже не поморщился, как она ожидала.

– Я два года в Инвернессе вела домашнее хозяйство на честном слове. Титул графини Мортон, конечно, дает некоторые преимущества, но в конце концов даже мясник хочет получить деньги за свой товар.

– Выходит, что на самом деле ты не могла себе позволить завести лакея из тех, что я видел в тот день, – проговорил Гордон, чем немало ее насмешил.

– Нет, не могла. А теперь вот Фергус задумал званый вечер в честь американцев. Я понятия не имею, чем их кормить на следующей неделе, не говоря уже о том, чтобы устраивать какие-то званые вечера.

Выражение его лица изменилось, глаза сделались непроницаемыми. Шона вдруг поняла, что он собирается сказать что-то, что причинит ей боль.

– Ты меня когда-нибудь любила?

Она отвернулась к окну, желая, чтобы дождь полил сильнее и разразился гром. Безжалостная горная гроза как нельзя лучше подошла бы к ее нынешнему настроению.

«Ты меня когда-нибудь любила?» Какой жестокий, болезненный вопрос. Не следовало ему спрашивать. Разве он не знает?

– Прошлое уже прошло, – угрюмо отозвалась Шона, – и как бы мы ни хотели вернуть его, этого все равно не случится. Мы стали старше и мудрее на семь лет.

– Неужели?

Она бросила на него взгляд и обнаружила, что он расстегивает манжету.

– Что ты делаешь?

– Я куплю у тебя брошь с одним условием.

Она прищурилась:

– Я не продаюсь.

Он изогнул бровь:

– Да что ты говоришь? А твой муж об этом знал?

Гнев гораздо лучше, чем слезы.

Ей хотелось влепить ему пощечину. Или запустить в него вот этой фарфоровой статуэткой со столика. Или пнуть его по голени – у нее тяжелые, крепкие ботинки, удар вышел бы хороший. В этот момент ей много чего хотелось сделать с Гордоном Макдермондом, но плотская любовь в этот список не входила.

Он тем же неторопливым движением расстегнул вторую манжету.

– Я не собираюсь с тобой спать, – заявила Шона.