Ваниль и шоколад - Звева Казати Модиньяни Страница 6

– Вот и отлично, – пробормотала она, роясь в ящике в поисках консервного ножа.

Вскрыв банку и схватив вилку, она съела все до последнего кусочка, а затем вымыла руки минеральной водой.

В этот момент раздался звонок телефона, висевшего на стене в холле. К счастью, туда проникал солнечный свет. Пытаясь справиться с волнением, Пенелопа пролепетала: «Я слушаю». В ответ на нее со скоростью сто слов в минуту обрушился голос матери:

– Могу я узнать, что ты натворила на этот раз? – спросила Ирена и, не дожидаясь ответа, продолжала: – Я не собираюсь взваливать на себя заботы о твоих детях и об этом неврастенике – твоем муже. И лучше бы тебе уяснить это с самого начала. У меня своих проблем хватает.

Пенелопа прекрасно знала, в чем состоят проблемы ее матери. Проблемы и впрямь были нешуточные: Ирена вела яростную и бескомпромиссную борьбу с неумолимым временем, разрывалась между парикмахером и визажистом, между доктором Боттари, который делал ей подтяжки и разглаживал морщины, и сеансами в спортивном клубе, где она истязала себя упражнениями, чтобы сохранить фигуру. Когда они появлялись на людях вместе, тот, кто их не знал, мог бы принять их за сестер, причем младшей сестрой была ее мать. Ирена одевалась, как девочка-подросток: носила обтягивающие мини-юбки, теннисные туфли, подчеркивающие легкость походки, и трикотажные маечки, потому что в пятьдесят восемь лет плечи, руки и шея у нее все еще были как у молоденькой. Ирена Пеннизи была бессовестно хороша собой, и ей суждено было оставаться такой еще в течение многих лет. Пенелопа всегда видела в ней не мать, а соперницу.

– Я не хочу с тобой разговаривать, ма. Не беспокойся на мой счет, со своей жизнью я как-нибудь сама разберусь. Ты уже и так принесла немало огорчений и мне, и моему отцу. Но теперь, если я и ошибусь, это будут мои собственные ошибки. Я больше не стану плясать под твою дудку и потакать твоим капризам.

С этими словами она повесила трубку. Ну вот, наконец-то она сумела высказать матери все, что скопилось у нее на душе с самого детства. Вся злость, ожесточенность, досада, давно искавшая выхода, все некогда проглоченные обиды вырвались наружу и взорвались подобно фейерверку.

– Будь ты проклята! И ты, и этот дом, и вся моя несчастная жизнь! Пусть все горит огнем! Все к черту! – закричала она во весь голос, задела бедром грозно закачавшийся столик с безделушками и пнула ногой кресло в гостиной, обставленной мебелью в стиле чиппендейл. [2]Две ножки подломились, и кресло рухнуло на пол.

И тут у нее в ушах раздался хриплый голос бабушки Диомиры.

– Пенелопа, ради всего святого, перестань раскачиваться в моем кресле! Это же чиппендейл! – прокричала бабушка хриплым от курения голосом.

Ее чиппендейл представлял собой мягкое кресло, составлявшее часть обстановки гостиной в том же стиле, которой бабушка очень гордилась: два стула, два кресла, диванчик «визави» (сидеть на всем этом было страшно неудобно), три столика, этажерка с «молочными» стеклами и лампа с абажуром в виде экзотического растения.

Сделав вид, что не слышит, девочка продолжала бесстрашно раскачиваться. Ей нравилось слушать, как жалобно поскрипывает старая древесина. Она скучала в одиночестве и утешалась этим покачиванием в кресле, пока ее взгляд рассеянно скользил по обивке из зеленого шелка с китайским рисунком на сиденьях и спинках.

– Пользуешься тем, что твоя мамочка не вмешивается! – возмутилась бабушка, дернув подбородком в сторону веранды, где ее дочь принимала молодого человека, явившегося в гости с целым снопом гладиолусов.

Бабушка затушила сигарету в бронзовой чернильнице и протянула руки, чтобы схватить Пенелопу. Бросив взгляд на эти старческие руки с обвисшей и сморщенной кожей, длинные, искривленные ревматизмом пальцы с ярко-алыми ногтями, девочка соскользнула с кресла и увернулась прежде, чем они успели до нее дотянуться. Прошмыгнув мимо бабушки, она уловила характерный запах – смесь духов «Живанши», пудры и табака. Она бросилась наутек с проворством котенка и вскоре уже была в саду, но хриплый голос бабушки настиг ее и там.

– Посмотри, во что ты превратила мой драгоценный чиппендейл! И не надейся, что я буду платить за ремонт!

Пенелопа присела на корточки у клумбы, обсаженной белыми бегониями вокруг пышного куста гортензии с голубыми цветами. Именно там, под гортензией, между двумя большими плоскими камнями она зарыла свое сокровище: жестяную банку из-под печенья «Освего», в которой хранился футлярчик губной помады ее матери, коралловый браслет, автограф ее любимой эстрадной певицы Ивы Дзаникки и блокнот со стихами собственного сочинения.

Мамина губная помада пахла фиалками: Пенелопа открыла ее и понюхала. Коралловый браслет, подарок к первому причастию, она потеряла, и за это ее отшлепали. Когда браслет нашелся среди гравия на садовой дорожке, Пенелопа ничего не сказала матери и спрятала браслет. Автограф любимой певицы достался ей от подруги в обмен на пакетик картофельных чипсов «Сан-Карло». А блокнот, который она хранила как зеницу ока, ей подарил профессор Бриганти, хозяин соседнего дома.

– Ты скоро пойдешь в четвертый класс, – сказал он ей. – Самое время начать записывать свои мысли. Это поможет тебе многое понять.

– Маме мои мысли вряд ли понравятся, – ответила Пенелопа.

– Ты не для того будешь их записывать, чтобы доставить удовольствие другим. Они могут не понравиться даже тебе самой. Главное, уметь их выразить.

Профессор Бриганти всегда говорил с ней как со взрослой. Пенелопе нравился этот человек средних лет, преподаватель истории и философии в лицее города Чезены.

Так Пенелопа начала записывать в блокнот свои самые сокровенные мысли, тайные признания. Она доверяла дневнику свои обиды и переживания, подслушанные у взрослых нелепости и свои стихи. Ей легко давались рифмы. Вот и сейчас Пенелопа взяла блокнот, вынула из специального кармашка карандаш, закрыла коробку и задумчиво побрела по аллее к задней части дома. Остановилась она перед верандой с витражными стеклами, где мама принимала своего таинственного гостя.

Оказалось, что бабушка уже успела к ним присоединиться.

– Нет нужды впадать в такую прострацию, – говорила бабушка, обожавшая мудреные словечки, частенько употребляемые неправильно и вызывавшие улыбки у окружающих (сама она была свято убеждена в том, что они свидетельствуют о ее высоком общественном положении и прекрасном образовании). – Объясните покороче.

– Ты хоть понимаешь, каких дел ты натворила? – взволнованно спросила ее дочь. – Продала сыроварни, продала земли под Сант-Арканджело, а теперь собираешься заложить этот дом!

– Не надо так переживать, теперь я здесь и собираюсь протянуть вам руку помощи, – напыщенно произнес гость.