Цена ошибки - Ирина Лобановская Страница 6

— Может, ты зря подался в мед? Тебе романы писать надо.

— А что? Из врачей писателей много вышло — Чехов, Вересаев, Булгаков… А еще Горин и Арканов. Так что я всегда успею. Вот только окончу медицинский…

Гошка снова тоскливо вспомнил о вероломной Шурке-предательнице. Желудок тотчас затомился нудной болью. Мрачный симптом. Похоже на язву, поставил себе Сазонов неприветливый диагноз.

Игорь вырос в Музее революции. Жили совсем рядом, в переулочке, и все местные детишки скопом и порознь без конца бегали в музей. Выучили наизусть лекции всех экскурсоводов, знали наперечет все экспонаты, замечали малейшие изменения и моментально интересовались у тетенек, музейных сотрудниц, почему вдруг исчез из-под стекла револьвер или куда подевался рукописный приказ. Тетеньки терпеливо растолковывали памятливым детишкам, что револьвер необходимо почистить, а приказ немного подреставрировать — старая бумага пожелтела и грозила вот-вот рассыпаться.

— Ну революционер, — смеялась мама всякий раз, когда Игорь прибегал из музея, — что высмотрел, что нового услышал?

Игорь проворно мыл руки и усаживался за стол.

— Да там все старое!

— Тогда что же там интересного? — в который раз недоумевала Галина Викторовна.

Игорь пожимал плечами:

— Не знаю… Но интересно.

Его манили темноватые залы, наполненные музейной тишиной и еле слышным, осторожным стуком шагов, само это здание — он значительно позже узнал, что там когда-то был Английский клуб, — растянувшееся вдоль улицы Горького, а вообще-то Тверской. Эти красивые лестницы, ковры под ногами, эта торжественная обстановка, подразумевающая чудо… Чудо революции? Да нет, никто из подкованных советской историей детишек так не думал и политической грамотностью не отличался. Их души грела красота, о которой они тоже тогда не задумывались, но именно ее ощущали в этих старых залах и замечали в старинных окнах и переходах.

Позже Игорь отвел в музей сына. Пятилетний Антон равнодушно шагал вслед за отцом по залам, откровенно зевая. И Игорь посетовал на свою дурацкую романтичность в зрелом возрасте.

На выходе из двора он еще раз кинул прощальный, сожалеющий взгляд на здание музея. Удивительная гармония… И революция… Парадокс. Зато впечатляет и запоминается на всю жизнь.

— Здесь мы познакомились с твоей мамой, — сказал Игорь скучающему Антону.

— А-а… — безразлично отозвался сын.

Даже не спросил как и почему. Он рос нелюбопытным, и Игорь прилагал все усилия, чтобы развить это полезное и важное качество в сыне.

По-своему заботливый Гошка стал с того памятного разговора донимать друга, приставая к нему с назойливыми предложениями познакомить с какой-нибудь стоящей, на его взгляд, девицей. Сазонова вдруг одолела тяга к сватовству, а эта мания опасная, она овладевает многими, особенно женщинами. Почему-то большинству покоя не дает мысль о том, что рядом ходит-бродит себе на вольной воле неженатый или незамужняя, и дело это пустить на самотек ну никак нельзя, а надо немедленно, как можно быстрее уладить. То есть женить человека или выдать замуж. А что тут такого сложного? Если взяться с умом, подойти с желанием да с должным рвением, со сноровкой…

Вот и Гошке-кряжонку не терпелось пристроить приятеля в хорошие женские руки.

Игорь всячески отнекивался. Даже туманно намекал на какие-то таинственные связи с загадочными девушками. Он всегда отличался нелепым стремлением все спорные вопросы побыстрее округлить, завершить и оставить в покое. А Гошка, в отличие от приятеля, любил широко развертывать каждый вопрос, словно кочан капусты, всегда доходя до самого стержня.

— О-ля-ля… Сколько раз уже так обламываюсь с девицами! — вдохновенно сочинял Игорь. — Хочу дружить, а выясняется — она на меня как на будущего мужа ставит… Ну что ты будешь делать?!

— Так это естественно — девки все как одна стремятся замуж, — откликался Сазонов.

И вздыхал — Шурка не хотела за него замуж. Проклятое исключение… Игорь кивал:

— Вполне понимаю и всячески приветствую, что девушки выходят замуж! — Он старательно выдерживал паузу и заканчивал четко и деловито: — Но только не за меня!

Гошка удивлялся.

Приходилось напрягать фантазию до предела, поскольку ретивый приятель уже попросту выкручивал Игорю руки, заставляя тотчас, не сходя с места, познакомиться с его новой кандидатурой, претенденткой на руку Лазарева, то бишь очередной ставленницей и приятельницей знаменитой Шурки.

Отношения Сазонова и сей великолепной девицы развивались странно, по мнению Игоря, которое он приберегал для себя и высказывать остерегался. Гоша и Шурка постоянно ругались и ссорились, костерили друг друга на чем свет стоит, расставались навсегда — ну конечно навсегда! — а потом так же стремительно начинали скучать, тосковать друг без друга, звонили и опять миловались. Впрочем, крайне непродолжительное время.

Правда, тосковал и скучал один кряжонок. Это Игорь и видел, и подозревал, хотя не знал в точности. Просто понимал, что если два человека грустят одинаково сильно, как Георгий, то между ними не может быть таких постоянно яростных ссор и жутких склок, которыми отличались непростые отношения влюбленных. А посему… Посему неведомая ему пока музыкантша Шурка не больно-то убивалась по Сазонову. И явно объективно находила ему заменки и подменки. И все, видимо, равноценные, поэтому несчастная скрипачка совершенно запуталась и вконец смутилась перед своим нелегким выбором — кого из кавалеров выгоднее захомутать?

Игорь посмеивался над незнакомой ему девчонкой и жалел ее. Все-таки она угодила в непростую ситуацию.

Уже на первом курсе Лазарев яростно вцепился в учебу. Он мечтал стать великим медиком, таким, например, как Войно-Ясенецкий, святитель Лука. Игорь слышал о нем мало — в те времена торжествующего атеизма о таких людях не принято было даже упоминать. Но вездесущий и любопытный часовщик Поликарпыч где-то тайком раздобыл книгу знаменитого хирурга и еще кое-что о нем самом и притащил все это в мастерскую. Книгу прочитали все, и биографию врача тоже. Большинство осталось равнодушным к прочитанному, а Игорю вот запало в душу… Хотя жил он, как и многие другие, некрещеным и храмы словно не замечал.

Начались занятия в анатомичке.

— Ты покойников не боишься? — осторожно справился у приятеля Гоша.

Зеленые глаза тревожно посветлели. Игорь покачал головой:

— Нет. Почему ты так удивляешься? О-ля-ля… Просто я на горьком опыте слишком хорошо убедился в том, что живые люди намного страшнее и опаснее мирных и смирных покойничков. Что они тебе сделают? Лежат себе тихо… Запашок только… — Он поморщился. — Не французские духи.

— В тебе говорит настоящий цинизм медика, — фыркнул Гоша.

— Да ну! — махнул Игорь рукой. — Это расхожее мнение, что все медики циничны, профессия, мол, такая, обязывает. А по-моему, по-настоящему циничными должны быть историки. Ну кем еще надо быть, чтобы изучать в подробностях историю? То бишь, говоря без обиняков, кровавую мясорубку. Эти подробные сведения о том, как один король вначале кланялся другому и подписывал с ним мир навечно, а потом, отбыв на родину, рвал договор и вел в чужую страну заранее подготовленные войска с тыла… Эта архивная информация… Как цари сажали в тюрьмы своих детей, ненужных наследников, а невестам подсыпали яд в бокал, сговорившись с другой невестой… Вся история в основном такая. История подлостей и сволочизма. Что уж тут про медицину рассуждать? Здесь — физиология, а там — души. Где пороки страшнее — там или здесь? Сверим часы…