Репетиция конца света - Елена Арсеньева Страница 6

Кстати! А что же это она все лежит да лежит,словно в анабиозе? Пока еще действует нижегородская сотовая связь, надопопытаться дозвониться до Михаила. Вдруг он вернулся в квартиру? Вдруг возьметтрубку? Вдруг удастся сказать ему... объяснить... уверить, что она любит его,любит, что для нее нет жизни без него! Ну не может, не может же он бытьнастолько жесток, что оставит Алену в новогоднюю ночь в одиночестве! Оставитумирать в одиночестве...

Она соскочила с полки, пряча лицо от жадныхвзглядов попутчиц – просекли, конечно, что у нее глаза опухли от слез! –мельком отметила, что забыла не только газеты в ларьке, но и тапочки – дома,сунула ноги в сапоги и в синем шелковом халате, который раньше был маловат, атеперь дважды обхватывал фигуру, выбежала в тамбур.

Холодом проняло тело, но Алена сейчас неспособна была воспринимать физические неудобства. Отвернулась к заледенелойдвери, вынула из сумки мобильник, принялась набирать номер.

За спиной хлопнуло, стукнуло, кто-то прошел извагона в вагон. Потом еще раз и еще. Не сиделось людям на месте, всем остропонадобилось размять ноги, прогуляться. Небось косятся на дамочку в халате:чего трясется тут, на морозе? Да и пусть косятся, пусть слушают!

Гудок, еще гудок...

– Ольга Ивановна? Это опять Алена. Михаилвернулся? Он дома?

– Да, дома, – неприветливоотозвалась хозяйка квартиры. – Но он...

И в это мгновение холодный голос пропал.

– Ольга Ивановна, алло! Алло!

Алена зажмурилась, покрепче стиснула зубы,пытаясь унять истерический вопль, так и рвущийся из горла.

Спокойно. Спокойно. Всего-навсего прерваласьсвязь. Надо перенабрать номер.

Нажала на повтор. Прижала трубку к уху,слушая, как колотится сердце.

Сзади что-то громыхнуло железно и такнеожиданно, что Алена испуганно обернулась. Какой-то мужчина в черной короткой,легкой, не по сезону, кожанке открывал дверцу печки, доставая оттуда невероятногрязное, помятое ведро.

Дело обычное – проводник исполняет свои прямыеобязанности. Однако что же это так долго не набирается номер? Алена снованажала на повтор, вытерпела несколько безумных минут, но снова не дождаласьгудка. Да что там, к черту, приключилось со связью?! Взглянула на дисплей.Электронные часы показывают 12.30, а больше ничего, никакой надписи, только вуголке светятся три вертикальные полосочки, означающие, что батарея заряжена. Батарея-тозаряжена, да какой в ней прок, если уже 12.30 – то есть поезд увез Алену иззоны действия нижегородской сотовой связи! И теперь ей никак не дозвониться доМихаила, пока не приедет в Москву.

Господи боже! Да какого же черта она валяласьвсе эти часы на своей верхней полке? Почему не названивала каждую минуту вМоскву?! Вот уж воистину – кого бог хочет погубить, того он лишает разума.Вместо того чтобы предаваться греховным, жутким размышлениям о смерти, лучше быпопыталась дозвониться до Михаила. А теперь... теперь терпи, терпи еще четыре слишком часа!

Господи, господи...

Алена повернулась, смахивая слезы и тихорадуясь, что тамбур уже пуст.

Она вошла в вагон, чуть не столкнувшись скудрявой худенькой проводницей, которая, держа в руках два стакана, как разподошла к кубу с кипятком. Другая проводница сноровисто бежала по качающемусявагону с мусорным совком и веником. Девушки шустрили как могли.

Да, хлопотная у них работа. В хлопотах и времяпройдет незаметно. Это у них. А Алена... как она выдержит эти четыре часа?Сейчас они казались длинней всей ее предыдущей жизни!

– Чайку не хотите? – спросила перваяпроводница.

Алена покачала головой, растянув губы вподобие улыбки.

– Что ж вы раздетая ходите? –упрекнула вторая. – Чай, не лето, простудитесь!

Алена снова покачала головой, еще ширерастянув губы.

Парень в короткой черной куртке проскользнулмимо, бросив на нее косой взгляд. Она отвернулась и от него, и от улыбокпроводниц, и от жадных глаз попутчиц в купе. Забралась на полку, вытянулась наспине, закрыла глаза и принялась тихо молить бога о том, чтобы удалосьвстретиться с Михаилом и уговорить его вернуться, а если это ей не суждено, тонельзя ли умереть прямо сейчас, немедленно, без мучений, от какой-нибудьвнезапной остановки сердца или чего-нибудь в этом роде?

Очевидно, всевышнему эти взаимоисключающиепросьбы показались невразумительными, бессмысленными, поэтому ни одну из них онне выполнил.

***

«Как я подпишусь? – подумалВолодя. – Кутьков? Но ведь это, строго говоря, не моя фамилия. На самомделе я – Лапиков... Хотя кто его уже помнит, этого Лапикова!»

И он подумал: до чего же смешно, что он такненавидел прежнюю фамилию. Она казалась ему мелкой, незначительной, она так инапрашивалась на издевательские прозвища. Лапка, Лапушка – дразнили его еще вшколе, но совсем даже не ласково, а презрительно. Он учился еще в старшихклассах, когда стал мечтать сменить фамилию. Некоторые, он слышал, женились ибрали фамилию жены. Особенно это было распространено среди русских, которымудавалось жениться на литовках (Володя раньше жил в Вильнюсе). Но, во-первых,таких ненормальных литовок – в конце 80-х выходить замуж за русских?! – скаждым днем оставалось все меньше, во-вторых, литовские девушки Володе ненравились, он хотел русскую жену, а в-третьих, брать фамилию жены ему казалосьунизительным. Недостойным мужчины. Вот если бы разбогатеть и купить паспорткакого-нибудь... да хоть Ивана Иванова или Петра Петрова! Или вот еще красиваяфамилия есть – Струмилин. Стрельцов тоже хорошо... Стать бы Стрельцовым! Новаяфамилия, новая биография, новая судьба...

Когда он разбогател настолько, что спроста могкупить себе новый паспорт, делать это пришлось в такой жуткой спешке – землягорела под ногами Володи Лапикова! – что документ на имя ВладимираИвановича Кутькова показался ему даром небес. Совпадали год рождения, имя иотчество, даже фото на паспорте принадлежало такому же сухолицему, узкоглазомуи темноволосому парню, каким был и сам Володя Лапиков. И только потом до негодоехало, что он сменил шило на мыло, что был Лапкой, а стал Кутькой... Другоедело, что первый же осмелившийся подразнить его получил за это такойбеспощадный удар в рыло, что умылся кровью и зарекся дразнить Володю Кутькова.Но новую фамилию Володя возненавидел еще пуще прежней и отчего-то ждал от нееподвоха. И о настоящем Кутькове размышлял с немалой толикой презрения, пороюдаже ненависти – бессильной ненависти, как будто этот Кутьков что-то обещалему, а потом обманул, но его уже не поймаешь, не отомстишь ему.